Константин Райкин: заявить о нелюбви к критикам – как признаться, что не любишь арабов

В июле в Израиле с моноспектаклем "Самое любимое" выступит художественный руководитель театра "Сатирикон" Константин Райкин. В концерте, который будет посвящен 100-летию со дня рождения Аркадия Райкина, прозвучат стихи Пушкина, Мандельштама, Заболоцкого, Самойлова, Рубцова.

- Приобрести билеты на моноспектакль Константина Райкина

Накануне израильских гастролей Константин Райкин ответил на вопросы корреспондента NEWSru.co.il.

Можно ли назвать моноспектакль, с которым вы приезжаете, новой редакцией вашего знаменитого "Давай, артист!"?

Наверное, можно, но в очень измененной форме. Основную часть нового спектакля составляют стихи.

В "Давай, артисте!" вы много рассказывали об Америке, о первом впечатлении, которое она на вас произвела. Это впечатление было сильным. А желания уехать из России у вас тогда не возникло?

Нет. Я не буду напускать никакого пафоса. Тут все очень конкретно. Для меня главным занятием жизни, определяющим меня самого, является моя профессия, моя работа. А она связана с языком, со знанием языка. Работа драматического артиста связана с необходимостью знания и совершенного владения языком страны, в которой он живет. Именно поэтому у меня никогда не было такой мысли – уехать. Я повязан русской культурой, русским языком. В любой другой стране я обречен на то, чтобы расстаться с этой профессией, а я на это не согласен категорически.

Но работает же в вашем театре молодой американский актер Один Байрон – выучил русский, играет главные роли, стал звездой сериала "Интерны".

Во-первых, Один Байрон работает в "Сатириконе". У меня. Ни один другой театр его не пригласил. Это связано с моим отношением к иностранному акценту. Иностранный акцент, особенно американский, это же не "социальный" акцент. В России американский акцент, при хорошем знании русского, можно актеру простить. Во-вторых, американец в России – это совсем не то, что русский в Америке. У американца в России другая ценность. В России иностранец вызывает интерес. Кроме того, Один – человек другого поколения. В те годы, когда я был молод и – теоретически – способен уехать, уехавший становился изгоем. Это был болезненный вопрос. Для американца это не болезненный вопрос. Для него это вообще не вопрос. Американец просто путешествует и может находиться в этом состоянии долгие годы. И потом… Я только один раз в жизни мог доказывать, что я нужен. На второй раз у меня не хватило бы сил. Играть в пьесе, где нет роли "Костя Райкин", я бы не смог. Я так устроен.

У вас, что называется, "спортивный" характер? Вам необходимо что-то кому-то доказывать? Работать "на сопротивлении"?

Я – самоед. Я всю жизнь живу в такой ситуации, когда меня не надо – а я есть.

Но ведь вы уже давно всем все доказали!

А когда я всем все доказал, то меня опять не надо. Такая уж у нас страна. У нас страна некрофильская, в ней покойников любят больше, чем живых людей. Пока ты жив, ты все время должен рыпаться и доказывать, что ты необходим. В своем театре я создал такую ситуацию, при которой я нужен. Это единственное место на земле, где я необходим. Я говорю – все молчат. Ну, еще когда я на сцену выхожу. Но это благодаря моему театру, который я "под себя" организовал. Поэтому мне здесь хорошо.

Судя по вашим словам, в вашем театре демократией и не пахнет. А возможна ли в театре демократия?

Демократии вообще быть не может и не только в театре. Это, по-моему, очень несовершенное построение. Истина не там, где большинство. Большинство бесконечно ошибается, задайте большинству вопросы, и вы получите чудовищные ответы. Например, большинство всегда считало, что Земля – плоская. Джордано Бруно и Галилей были в меньшинстве, и их участь незавидна. У нас в стране большинство клеймило, гнобило Сахарова, причем, демократическое большинство. А он такой Иисус Христос современный… чего-то говорил им картаво, тихо.

А когда меньшинство – в данном случае, российская оппозиция – устраивает протестные акции, вы примыкаете к нему?

Мне не хочется говорить о политике. Такое ощущение, что мы делаем политике рекламу, как будто, кроме нее, ничего нет. А это не так.

Ну, эти акции это не столько политика, сколько эмоциональное выражение гражданской позиции.

Я не ходил на митинги. Я не люблю большое скопление народа. Конечно, ежевечерне я имею дело с большой группой людей, но это люди, организованные искусством. А когда это множество, собравшееся вместе по разным соображениям, то я таких вещей сторонюсь. Не моя сфера. Но, в принципе, протестное движение – это вещь серьезная, прогрессивная, заслуживающая внимания и уважения.

Недавно Сергей Юрский высказался в том смысле, что он может ходить или не ходить на митинги, но, в любом случае, он – с протестующими, а не с теми, кто защищает то, что и так надежно защищено ОМОНом.

Конечно, конечно. Это очевидно. Но я понимаю, что в рядах протестующих много всяких людей: и карьеристов, и провокаторов. У нас в стране так много поощрений находит подлость, она так лицедействует, так многолика, что проникает всюду. У нас любое начинание превращается в жульничество и воровство. Потому что упущены души и мозги. А на пустом месте, там, где нет святости, поселяется дьявол. Где нет внутренних установок, где отсутствуют внутренние запреты. А ведь свобода в лагере не нужна. Зачем давать свободу людям, у которых внутри беспредел?

Театр может что-то изменить?

Может, но тут нужна регулярность. Театр должен выступать единым фронтом с литературой, образованием. Государство должно помогать. А оно, наше легкомысленное государство, занимается сиюминутными ублажениями, самообогащением, делает то, что может стать губительным для будущего страны. Все думают о том, что дорожает-дешевеет баррель, но настоящие опасности нам грозят со стороны культуры, вернее, ее отсутствия.

Мрачноватая картина…

Нет, я оптимист. Горестный оптимист. Я все равно не буду участвовать в подлости, все равно буду выходить на сцену, вести свою безнадежную борьбу своим способом.

У вас бывают моменты, когда вам хочется воскликнуть: "Боже мой, я – гений"?

Если таких моментов нет, можно себя сожрать. Если твоя работа не приносит тебе высочайших моментов наслаждения, зачем тогда таким малооплачиваемым, таким кропотливым, трудоемким, таким микробным делом заниматься? Конечно, иногда думаешь о себе не без удовольствия, но потом приходит отрезвление, сомнения. В общем, в этом процессе есть "полосатость".

Константин Аркадьевич, почему вы не любите критиков? Потому что их мнение, как правило, не совпадает с вашим?

Почему это я не люблю критиков? Это все равно, что сказать: "Я не люблю арабов". Это национализм в профессиональном смысле. Критика – это профессия в искусстве необходимая. Просто среди критиков есть много людей малоодаренных, поверхностных, которым дано право быть напечатанными. А театр, он же ничего после себя не оставляет. Остаются только статьи. Когда плохо пишут о писателе, это не так страшно, потому что после него остается его книга. А после театра ничего не остается. Был спектакль – и нету. А какой-нибудь тупой критик написал, что это было плохо, когда это было хорошо. Просто этот критик ничего не просек, не почувствовал. А статья осталась.

Важен ли для вас успех?

Успех – вещь необходимая, но недостаточная. Спектакль должен произвести на зрителя впечатление. Если нет успеха, значит, где-то допущена ошибка. Для меня это – самый важный критерий. То есть, успех – недостаточный параметр для того, чтобы считать спектакль хорошим, но его отсутствие свидетельствует о серьезном просчете.

В одной из телепередач Михаил Ефремов на вопрос, как его представить зрителям, сказал: "Я – актер русского психологического театра". А какое определение вы бы выбрали для себя?

Я не только актер… я "что-то еще" в этом театре. Я думаю, что я – "театральный делатель". Не "деятель", потому что это звучит пафосно, а именно "делатель". В этом неуклюжем слове есть и мое актерство, и преподавание, и "худручество".

И ваше отношение к театру как к делу всей жизни.

Беседовала Елена Берсон