"Он пытался шутить: "Я похож на Будду?" Интервью с Мариной Литвиненко (окончание)

На прошлой неделе, в четверг 11 января, на нашем сайте была опубликована первая часть интервью с Мариной Литвиненко, вдовой Александра Литвиненко, трагическая смерть которого вот уже несколько месяцев является одной из главных тем мировых СМИ. Сегодня мы публикуем окончание этого интервью.

С Мариной беседовала известная израильская журналистка Наталья Мозговая.

Полный текст интервью публиковался на иврите в еженедельнике "Шива Ямим", приложении к газете "Едиот Ахронот". Русскую версию интервью можно прочитать в газете "Вести".

Текст интервью с М.Литвиненко публикуется редакцией NEWSru.co.il с любезного разрешения Н.Мозговой и редакции газеты "Вести".

Марина Литвиненко: "Он беспокоился больше за Березовского и Закаева" (Часть первая)

ОКОНЧАНИЕ

Вечером 1 ноября Литвиненко стало плохо.

"Когда вечером началась эта рвота, мне это показалось странным, потому что мы ужинали вместе. Но я предположила, что, может, это какая-то инфекция. После того, как его вырвало второй раз, я развела марганцовки, промыли желудок – а у него опять начинаются спазмы. И когда это случилось в третий раз, он мне говорит: "Марина, тебе в 6 вставать, Толю в школу отвозить – давай я лягу в другой комнате, чтобы тебя не беспокоить". В 2 часа я заснула – а в 6 заглянула к нему, и вижу, что он еще не спит. Он мне говорит: "Это так странно, мы, когда в школе военной учились, проходили такие симптомы – как после химической атаки". Я говорю: "Саш, ну что ты говоришь". Он: "Ну видно, меня траванули".

У него с самого начала было ощущение, что это отравление, это была первая мысль, из-за интенсивности рвоты, но он пытался не зацикливаться на своих догадках. Может, это защитная реакция – ведь страшно поверить в то, что тебя отравили. И когда есть хоть малейший шанс поверить, что речь идет о другом заболевании – ты цепляешься за него. Хотя за два дня он практически потерял все силы. Он говорил: "Марина, мне никогда в жизни не было так плохо". Уже на второй день он сказал: "Я больше не могу". Ощущение было, что его просто выворачивало всего, не хватало воздуха, он все время просил открыть окно, хотя температура тела была очень низкой.

На следующий день я ему привезла лекарство для восстановления баланса в желудке – я решила, что из-за рвоты там уже такое раздражение началось, что желудок не принимает даже воды. Позвонила одному русскому врачу, он обещал подъехать на следующий день, но ночью Саше опять было очень плохо. Он сказал: "Марина, я больше не могу это терпеть, вызывай "скорую помощь". Мы набрали 999, там предлагают на выбор скорую, пожарных или полицию. Приехали в 2 ночи. В больнице сказали: "Очень похоже на кишечную инфекцию, что вы делаете?" Я сказала, что даю воду. Они: "Ну вот и давайте воду. Мы можем его забрать в госпиталь, но там ему будут делать то же самое". Они проверили у него температуру – она была около 35. Я не медик, но мне казалось, что при инфекциях температура, наоборот, должна повышаться. Вообще все, что происходило – этому не было нормального объяснения. Поэтому я никого не обвиняю, хотя поначалу мне казалось – а если бы это сделали раньше? А если бы они токсин раньше нашли? Потом сказали, что шансов у него не было изначально никаких. Саша еще пожаловался на боли в животе – но они сказали, что это от спазмов – мол, желудок сокращается, и от перенапряжения уже болит. И они его отправили домой. С первого же дня у него не было ни одного дня без боли, кроме последнего дня, когда он уже был без сознания, подключен к аппарату и ничего не чувствовал.

"На следующий день, когда пришел этот русский врач, тоже все было непонятно. Когда он потрогал его живот, Саша сказал, что очень больно. Тот говорит: "Ну похоже, что была инфекция, а теперь начался воспалительный процесс, это уже не для дома, везите его в больницу". Когда они, наконец, приехали, и Саша попытался встать – это был ужас, что могло с человеком произойти за считанные дни. Он настолько себя плохо чувствовал, что просто не мог идти. Сначала он был очень слаб, вымотан этой рвотой. За первую неделю он потерял килограммов 8. Потом он просто пожелтел – и когда я спрашивала, почему он такой желтый – мне опять никто ничего не мог объяснить. Когда у него в желудке обнаружили бактерию, которая якобы вызвала инфекцию, никто не мог объяснить, как это она так вдруг активизировалась, если появляется она, как правило, после курса антибиотиков. Так что же было у него изначально? И опять же, это бактерия, которая вызывает диарею, а не рвоту. То есть, они объяснения находили, но они никогда не были полными. Потом они сказали, что возможно, антибиотик, который они дали, вызвал какой-то побочный эффект, потому что анализ крови показал резкое снижение иммунитета".

Как они отнеслись к вашим словам о том, что вы получили в Англии политическое убежище?

"Покивали с пониманием, но это не значит, что они должны автоматически направлять на проверку на токсины. Почему они должны думать, что пациента кто-то отравил? В какой-то момент мы перестали понимать, почему, если медики не находят полного объяснения, не делаются какие-то дополнительные проверки. И мы обратились к специалисту-токсикологу в Америке, который захотел взглянуть на результаты анализов. Но все это было не так быстро – а процесс шел очень быстро... У него началось воспаление гортани, сначала он пожаловался, что у него болит горло. Я посмотрела на горло – и это было не обычное воспаление, как при ангине. Я сказала персоналу, а они говорят – ну, это антибиотики, они убивают всю хорошую флору... Когда я пришла к нему в воскресенье, он уже практически ни глотать не мог, ни говорить. Я таскала ему чай в термосе – он не мог его пить, но ему было важно, чтобы он был, потому что он верил, что ему будет чуть лучше и он сможет его выпить. Все время шла жуткая борьба за жизнь. Потому что он верил, что выкарабкается.

В воскресенье ему дали какое-то лекарство от горла, для снятия воспалительного процесса после приема антибиотиков. Я сказала: "Этого достаточно?" Тогда ему уже вводили питательные растворы, он не мог ничего есть. В понедельник – это пошла уже вторая неделя – он уже не мог разговаривать вообще. И когда у него уже язык не поворачивался, это было так страшно, что я просто не выдержала, выскочила на ресепшен и начала там орать: "Вы что делаете? Вчера я ушла, мой муж мог хотя бы говорить!" В этот момент прибежали все доктора, начали мне объяснять, что, может, это побочный эффект антибиотика, хотя один из показателей не подходит, а может, неправильное лечение. А потом они говорят: "Вы знаете, надо взять анализы на гепатит и на СПИД". Мол, в случае этого заболевания может быть совершенно непредсказуемая реакция организма. У них был традиционный подход, они и шли по учебникам, не было кого-то, кто мог бы посмотреть на ситуацию со стороны. Естественно, анализы ничего не дали.

Когда они ушли в этот день... Мой бедный Саша – это было ужасно, это было очень страшно – когда я провела рукой по его волосам, у меня волосы остались на руке, точнее, на перчатке, потому что нас все это время заставляли надевать перчатки, фартуки, чтобы мы не заразились, если у него инфекция. Я еще раз провела рукой – а это не просто волос-другой, а целые пряди. Мне вообще стало плохо. Потом смотрю на его пижаму больничную, на подушку – везде волосы. И тут я начала говорить, волосы-то почему выпадают? И опять мне не могли ничего объяснить. Может, говорят, следствие ослабления иммунитета. Через день я первый раз встретилась со специалистом-гематологом, который возглавлял отделение, где лежали раковые больные. Он мне первым сказал: "Знаете, он выглядит, как раковый больной после химиотерапии". И вдруг он мне говорит: "На 12-й день начинают выпадать волосы". Я говорю, это и получается 12 дней с того дня, как у него началась рвота. Только тогда они начали проверять его кровь на наличие токсинов".

Он сам на себя в зеркало смотрел?

"Нет. Он еще пытался шутить – мол, теперь, лысый, я похож на Будду? И, мол, бактерия эта моя была в погонах... Он все время извинялся перед медсестрами, за то, что приходилось ему менять одежду, что-то делать, постоянно говорил: "Ай эм сорри", "Экскьюз ми"... Он не был таким капризным, раздраженным. Я ему говорю: "Саша, да какое "сорри", ты в таком состоянии не должен извиняться за это". Я все время спрашивала: "У вас действительно в госпитале достаточно средств, чтобы лечить моего мужа? Вы уверены, что все знаете?" И когда они в четверг обнаружили у него в крови токсин, они проверили его и на внешнюю радиацию, которая ничего не показала... Они сделали несколько анализов на токсины, и вечером приходят, говорят: "Мы обнаружили таллий, и назначили антидот". Мы даже обрадовались – слава богу, наконец поняли, отчего это происходит, причина ясна, антидот назначен, теперь Саша поправится. И он сам этой верой постоянно жил.

После обнаружения таллия они приняли решение перевести его в другую больницу, к этому моменту подключилась и полиция. До того мы могли говорить что угодно и просить сколько угодно, никто нас не слушал. В новом госпитале, в гематологическом отделении, он с первого дня начал давать показания. Полицейские эти просто преклонялись перед ним за то, что он в таком состоянии давал показания. Ему давали все время обезболивающее, но я не знаю, как он это вынес. Мне потом объяснили, что раздражение, которое у него было в горле – это все было внутри, кишечник, пищевод, желудок, все было в этих язвах (плачет).

Когда ему назначили этот антидот, ему принесли его в виде порошка. А он не совсем растворялся, там оставались такие острые кристаллики, ему было так больно... И когда он давал показания по 3-4 часа, я даже просила их не пускать, когда он засыпал, чтобы дать ему отдохнуть хоть немного.

В понедельник, это было в последнюю неделю, его перевели из гематологического отделения в реанимацию. Если, когда его перевезли в эту больницу, он еще вставал, даже походил немного, чуть обустроил себе кровать, пошел в душ, кран починил – то, когда его перевели на третий этаж и подключили ко всем трубкам... Не то, чтобы я поняла, что это уже конец, но я поняла, что это нехорошо".

Были мысли, что это может быть смертельно?

"В самый последний день. Я эту мысль гнала, как могла. А в тот день она меня неожиданно кольнула. Я так подумала вдруг: "А я не смогу без него жить". И тут же себя одернула: "Почему ты о себе думаешь – Саша, которому так плохо, он борется до последнего, как ты можешь так думать?" Никто же не знал, что это было. Он фактически никогда не болел, и тут еще помощь английских врачей, – казалось, что ситуация под контролем... Да, было тяжело, но мы были уверены, что он сможет выкарабкаться. Мы даже говорили, что ладно, даже если будут какие-то проблемы со здоровьем потом, справимся. Обсуждали пересадку костного мозга, потому что они сказали, что это может понадобиться, и уже начали говорить о том, что надо взять анализы, начать подбирать донора – то есть, его никто обреченным не считал. Так как у него нет родных братьев, говорили о том, что, может, папа, мама приедут, чтобы у них взяли анализы. То есть, разговор шел о том, что он будет жить, и что просто нужно ему помочь. Когда за день до смерти, 22 числа, у него произошла ночью остановка сердца – первое, что мне сказали – это не очень хорошо, потому что трансплантацию в таком состоянии будет очень тяжело делать".

Какой диагноз был на тот момент?

"Таллий сняли в понедельник или во вторник. Я пришла к Саше, спросила: "Ты пил антидот?" Он сказал, что первую порцию выпил, а вторую почему-то не несут. Он должен был пить 24 капсулы в день, каждый раз по 8 капсул. Я так удивилась, потому что когда в первый раз ему принесли этот порошок, он сказал: "Я больше пить не могу, я это оставлю," – тут же прибежала сестра, начала уговаривать: "Ты что, это же твоя жизнь, ты должен выпить все до последнего". А тут никто ничего не приносит. Пришли врачи, сказали: "Мы отменили антидот, это неправильно". Мы говорим: "Как неправильно? Был же таллий в анализе". Они: "Это не то". Я: "А что это?" Они: "Да это уже даже неважно, что это. На данном этапе важно контролировать работу всех его органов. Машина по вентиляции легких, печень, почки – что бы с ним ни случилось, он весь полностью подключен, что бы с ним не случилось, мы все контролируем". А мы, что бы ни случилось, были абсолютно уверены в Сашином сердце, потому что буквально перед отъездом в Англию он прошел обследование, и ему сделали заключение, что сердце у него в уникально хорошем состоянии. Поэтому мы были уверены, что, по крайней мере, сердце его выдержит. И вот ночью оно в первый раз остановилось. В четверг Саша был уже без сознания, подключен к машине, и потом, когда я вечером уходила – я была целый день, а отец остался на ночь – я еще спросила: "Состояние меняется от ночи ко дню?" И сестра сказала: "Нет, он сейчас подключен к машине, мы ввели парализующее лекарство, чтобы машина работала за него, он себе никак навредить не может". Врач сказал, что есть одно опасение – если у него вдруг давление начнет падать, мы уже ничего не сможем сделать, потому что, когда ему запустили сердце, ему дали предельно высокую дозу лекарства. Но то, что не ожидалось никаких изменений, ухудшений – это меня каким-то образом успокоило. Я поехала домой, и опять ругала себя за мысль, что я могу его потерять, а потом подумала – а может, это кризис, который должен был произойти, за которым наступит улучшение? Пробыла я дома недолго, минут 20. Нам позвонили из госпиталя, и сказали: "Срочно выезжайте". Еще какой-то момент надежды был – может, это как прошлой ночью, сердце остановилось, и его завели. Я Толю спросила: "Поедешь?" Он говорит: "Поеду". Перед этим он Сашу видел только в понедельник, я старалась его брать в больницу как можно реже, и он не видел отца подключенным к машине, без сознания. Когда мы приехали в госпиталь, нас сразу же встретили, но не провели, как обычно, в Сашину палату – а отвели в другую. Я сразу поняла, что это все.

Это было так тяжело. Они дали нам с ним проститься, без перчаток, без халата, без маски, потому что они еще не знали, от чего он умер. Никто не знал ничего – результаты из лаборатории, где выяснилось, что его отравили полонием-210, были получены лишь за 3 часа до его смерти, и в больнице на тот момент их еще не получили. Нас оставили с Сашей, я могла его трогать, обнимать его, целовать. Может, это и хорошо. Если бы они знали диагноз заранее, может, я и не смогла бы с ним проститься. Я, его отец, Толя, и Ахмед Закаев были последними, кто его видели. После этого его уже никому не показывали".

Закаев, Березовский – они тоже считали это пищевым отравлением?

"Нет, но они не считали, что это настолько серьезно. Практически все были уверены, что это под контролем врачей. А на самом деле сделать ничего было нельзя, поэтому у меня ни к кому претензий нет. Кроме убийц – они ведь не просто его убили, это было сделано с такой изощренной жестокостью, они заставили его так мучиться – это могло прийти в голову только извращенному садисту".

…

"Когда стало известно, что это было, был шок. Потому что это стало новостью номер один в Англии, и это был такой ужас видеть это во всех СМИ каждый день. Смерть человека - это всегда страшно, но ты остаешься с этим горем один на один, с друзьями, родственниками. А тут все было вынесено на всеобщее обсуждение. Постоянно эти разговоры, эти журналисты, первые полторы недели это было ужасно. В ночь, когда Саша умер, нам позвонили инспектора из антитеррористического центра, сказали, что приедут. Я была очень удивлена, сказала им, что я не в том состоянии, чтобы разговаривать – время было час ночи, ночь после после смерти, 24 ноября. Они сказали: "Вы поймете, почему мы хотим сделать это именно сейчас". Когда они приехали и объявили мне, что это был полоний – я не очень поняла, о чем они вообще говорят. Даже они этого до конца не знали. Я окончила нефтехимический институт, и название мне было знакомо – но каким образом это может влиять на организм человека, я не знала... Это потом мне объяснили, что это за альфа-излучение. Но когда они приехали, они сказали, что это полоний, что у них вообще в практике нет случая отравления таким элементом, и теперь даже полицейские не знают, чего от этого ждать. Единственное, что они могли нам предложить – это уехать на уикенд, чтобы мы взяли смену белья, и где-то переждать это время. Тогда же они сказали, что будут проверять дом, и нас... Какие-то вещи они нам вынесли – естественно, они все были подвергнуты тщательной проверке. Потом, когда я попросила какие-то Сашины вещи из больницы, они сказали, что оттуда они вообще ничего не могут вынести".

Паники не было?

"У меня – нет. Я понимала, что я была в очень близком контакте с Сашей, и на следующий день взяли анализы у всех – у меня, у Толи, у Сашиного папы. И 4 дня, когда я ждала результата анализа, я боялась больше всего, что Толя может потерять еще одного родителя. Естественно, я старалась в эти дни как-то к себе прислушаться – изменилось ли у меня что-то. Когда мне задавали вопросы, была ли у меня тошнота, болело ли у меня горло... Когда они принесли результаты анализов, выяснилось, что у меня определенная минимальная доза присутствует, но она не окажет на мое здоровье в ближайшие сроки, и может, в будущем на один процент она увеличивает риск раковых заболеваний. В тот момент мне полегчало".

...

О чем вы говорили в последние дни?

"Он не хотел, чтобы я его оставляла, все время просил сделать ему массаж стоп, потому что переставал их чувствовать – говорил: "Мариночка, когда я отсюда выйду, я каждый день буду делать тебе массаж". Говорили о том, как поедем отдыхать, когда это кончится. Вопрос об отравлении мы не очень обсуждали, потому что он начал давать показания, и видимо, сказал следователям даже больше того, что сказал мне, потому что не хотел меня перегружать. Говорил, что было что-то подозрительное во встречах того дня – но он не мог кого-то из своих собеседников напрямую обвинить– ведь не то. чтобы он этих людей совсем не знал. Правда, Скарамелла по его словам, вел себя очень странно. А на второй встрече, с Луговым, были какие-то незнакомые люди. Первые сообщения, которые появились в прессе, указывали на Марио Скарамеллу".

Вы его знали?

"Я с ним встречалась один раз. Мы разговаривали по телефону. Саша говорил, что та встреча, которая произошла, была совершенно ненужной, и его поведение было очень странным, нервозным. А ту бумагу, которую он пытался ему показать – непонятно, почему он не послал ее, скажем, по электронной почте. Скарамелла чувствовал угрозу и своей жизни, может, поэтому он так и нервничал. А когда Саша бумагу посмотрел, это ему чушью показалось – что-то было в этом неправильное. Но думаю, Саша анализировал и другое. Мне он этого не говорил – видимо, считал, что сам поправится, и в этом разберется".

В опубликованном после смерти письме ваш муж обвинил Путина.

"Конечно, это очень громко звучит политически. Я это так резко сказать не могу про конкретного человека. Единственное, что я могу сказать – нынешнее руководство России создало ситуацию, при которой можно так безнаказанно убивать людей. И так как Путин, российский президент и человек, который выстроил эту вертикаль власти, это не могло пройти мимо него. А кто это сделал технически, уже менее важно. Понятно, что у меня к Путину, как у женщин, чьи мужья сидят в тюрьме, или кого убили по чьему-то приказу, свое отношение, иное, нежели у какой-то гражданки России, которая сидит у телевизора, а рядом храпит пьяный муж. Она ведь смотрит на Путина, и говорит, какой замечательный мужчина – не пьет, не курит, жену не бьет. Понятно, что у меня на него свой взгляд, но мое мнение о Путине ничего не меняет.

Они ведь шесть лет ждали этого момента, чтобы все-таки достать его, показать, что от них не уйдешь, несмотря на то, что он уже был британский подданный. А ведь неизвестно, сколько еще людей пострадали. Я не знаю, рассчитывали ли они на такую открытую акцию, или наоборот, не особо заметали следы, считая, что он умрет раньше, чем успеют что-то обнаружить, и объявят, что человек умер от кишечного расстройства. Тот бардак, который начался после распада Союза и неконтролируемый вывоз радиоактивных элементов – да может, люди, которые отравили Сашу, и не несли до конца ответственности за это, и не было у них полного понимания, что это такое. Даже на том же уровне бряцанья оружием друг перед другом – а слабо это сделать? Нет, не слабо. А может, наоборот – хотели показать, что могут устроить что угодно и где угодно, – и совершенно безнаказанно. Уже по тому, как Россия себя ведет с Европой и играет мускулами по поводу топлива – мол, если мы захотим, вы будете делать то, что мы скажем – это, похоже, выпад в ту же сторону".

К какой версии вы склоняетесь? Месть за старое, или он вмешался во что-то уже в последнее время? В прессе даже появилась версия, что он помогал делать грязную бомбу не то чеченцам, не то "Аль-Каиде".

"Ну, это ужасно, когда начались эти инсинуации, когда выступила Юлия Светличная – я ее видела в нашем доме, Саша ее пригласил однажды, потому что она писала книгу. Когда она начала говорить, что Саша заваливал ее мейлами – ведь Саша посылал рассылку всем друзьям, отправлял это по сотне адресов. Он считал, что информацией, которую имеешь, нужно поделиться, тем более, если человек пишет о России. А если тебе не нравится – можешь просто взять и удалить, или заблокировать. Но вот это заявление, разговор о том, что он мог продавать информацию и шантажировать бизнесменов, ФСБ – это абсурд полный, это противоречит всему тому, что Саша всегда делал. Может, это и было единственной проблемой – он всегда выходил с открытым забралом. На пресс-конференции он сидел с открытым лицом, на нем не было ни темных очков, ни маски. Если он писал статьи, он подписывался своим именем, хотя не было такой необходимости.

Все это могло войти в общий список. Как они в свое время сказали, система не прощает – и любого они достанут и накажут, чтобы другим, которые захотят так открыто выступить, неповадно было. Аня Политковская.... это тоже был урок, что нельзя так писать. Саша никогда не был шпионом, никогда не продавал никаких интересов. Это был кадровый работник ФСБ, с совершенно другими секретами".

Он действительно принял ислам перед смертью?

"Он выразил такое желание. Но не думаю, что это было продиктовано религиозными побуждениями – скорее, это было эмоциональным порывом. За те дни в больнице много чего произошло, и Закаев был одним из его близких друзей, поэтому он выразил желание, чтобы его похоронили рядом с ним. Я настояла, чтобы похороны были гражданскими, но разрешила Ахмеду привести своих друзей-мусульман, чтобы каждый попрощался с Сашей так, как считает нужным".

В российской генпрокуратуре заявили недавно, что один из подозреваемых у них – Леонид Невзлин, и что отравления якобы связаны с делом ЮКОСа.

"Я не могу давать комментарии по ходу расследования, но мое отношение к правоохранительным органам в России – скорее, недоверие. Я не буду раздавать оценки их деятельности, но жаль, что вместо того, чтобы искать настоящих убийц, они занимаются сведением счетов с политическими оппонентами".

Вам самой не страшно?

"Я ни разу за это время не испытала желания бежать, спрятаться куда-либо, закрыться. Если, заходя в подъезд, начинаешь оглядываться – да проще умереть... Для меня было счастьем, когда после недели траура Толя снова пошел в школу. Да нет, я не могу сказать, что у меня появилось какое-то повышенное чувство опасности. Появилась благодарность к Англии, к людям, которые к нам так отнеслись. Та поддержка на любом уровне, которую нам там оказывали... Я эту страну узнала заново. Я абсолютно благодарна за то, что делает английская полиция. Как жена опера, я могу оценить, как люди работают. Они работают днем и ночью, работают очень серьезно. Наш дом они проверили по миллиметру. И то, что им показалось неочищаемым, или представляющим опасность для жизни – они все это имели возможность забрать. И если они меня просят о чем-то, я иду им навстречу. Если они просят какие-то вопросы не обсуждать, я, в первую очередь, ориентируюсь на них. Они изначально сказали, что никакие политические заказы не могут повлиять на их работу, и я им верю. Потому что для них это дело принципа, узнать, кто и за что убил Сашу".

Как собираетесь жить дальше?

"Мне пока даже трудно сказать. Для него жизнь была в Толе и во мне. И я сейчас должна сделать для Толи то, что хотел Саша. Саша был очень горд, когда Толя заговорил на английском языке, все время просил его сказать что-нибудь на английском. Потом Толя поступил в очень хорошую школу. Он очень любил Толе делать подарки, баловал его больше, чем я. Когда Толя понимал, что от меня чего-то не добьешься, он бежал к папе. Они очень любили делать покупки, ходить вместе по магазинам. Ходили вместе в музеи. Саша очень хорошим был спортсменом -он в свое время занимался пятиборьем, мог и на лошади ездить, стрелять, фехтовать, бегать и плавать. В том году Толя занялся фехтованием – Саша об этом мечтал. Он ходил на эти занятия с Толей и был абсолютно счастлив. Говорил: "Я как уйду на пенсию, открою школу по фехтованию". Они ходили в бассейн, говорили о том, когда начнут бегать. Саша жить не мог без бега. Даже когда он был уже в госпитале, мне никто не мог объяснить: как совершенно здоровый человек, даже при необычном желудочно-кишечном заболевании, ТАК плохо выглядит. Просто человек выглядит в два раза старше, чем на самом деле, и никто не может мне этого объяснить. Он сам говорил : "Я до 1 ноября пробегал по 10 километров за очень короткое время. И что со мной сейчас – это что, кишечное отравление?"

Говорят, в Голливуде приобрели права на экранизацию одной из его книг.

"Этот вопрос начал муссироваться буквально несколько дней назад. Я не знаю, какое там будет это кино, понятно, что оно будет не о Саше, просто какая-то история. Может, в какой-то степени та история, что потрясла весь мир, не должна пройти бесследно. И если при этом понадобится мое участие – я готова, хотя никогда не собиралась этим заниматься. Может, книга Сашина новая будет опубликована, с каким-то моим участием. Если я могу каким-то образом сохранить память о Саше, написать эту книгу – я это сделаю, хотя у меня никогда не было желания быть известной. Когда Саша был на виду, я всегда была в тени, старалась не фотографироваться. Первая фотография появилась случайно, 6 лет назад, когда мы только приехали, и долгое время в английских газетах публиковали именно эти фотографии, потому что других не было".

Как сын справляется?

"У Толи есть удивительная такая способность, он старается ситуацию не то чтобы не драматизировать, но вести себя естественно. То есть, в больнице он не сидел, глядя на Сашу в ужасе и шоке, а вел себя нормально, задавал какие-то вопросы. И сейчас, конечно, у него есть много вопросов, но он задает их не мне. И каждый раз, когда застает меня в слезах, напрягается – "Мама, все в порядке?" Ему кажется, что он недостаточно меня поддерживает. Я вообще сейчас чувствую себя неловко, создавая людям эту проблему, потому что найти слова в таких случаях очень трудно. Год назад умерла девочка от остановки сердца на уроке танцев – я тогда смотрела на ее мать и удивлялась – боже, сколько сил и мужества надо, чтобы, потеряв дочь, пытаться не создавать неловких ситуаций для окружающих. Теперь я ее хорошо понимаю – я вижу, насколько люди любили Сашу, ценили, – и я так им благодарна... И в Англии, и в России – даже те люди, которые, казалось, в какой-то момент перестали с нами поддерживать контакт. Я их не обвиняю, потому что для кого-то, после того, как мы уехали из России, это оказалось небезопасным, у кого-то свой бизнес... Это только лишний раз подчеркивает, насколько люди в России несвободны даже в выборе тех, с кем дружить".