Десять лет назад ушел из жизни поэт Иосиф Бродский
Иосиф Бродский умер ночью, 28 января 1996 года, в своей нью-йоркской квартире. Говорят, просто не хватило сил добраться до таблеток, а будить домашних не захотел.
За прошедшие с той ночи десять лет об Иосифе Бродском написано множество книг, статей, курсовых работ и школьных сочинений. При его жизни друзья и литературоведы редко решались на издание трудов о поэте, помня отношение Бродского к препарированию его текстов и личной жизни. "И при живой-то жене", – не раз говорил он, когда ему рассказывали про очередную попытку исполнения его стихов или мероприятие, посвященное изучению его творчества.
Теперь Бродскому посвящают международные конференции и ставят памятники. А когда-то ленинградские дворники старательно замазывали надпись, регулярно появлявшуюся на фасаде его дома: "Здесь жил великий поэт Бродский". Незадолго до смерти, в 95-м, он стал "Почетным гражданином Санкт-Петербурга".
В этот день наша редакция публикует фотопортреты Иосифа Бродского, сделанные в разные годы.
Краткая биография
Бродский Иосиф Александрович (1940–1996) – русский поэт, переводчик, прозаик, драматург.
Бродский родился 24 мая 1940 в Ленинграде, был единственным ребенком в семье ленинградских интеллигентов. Отец поэта, Александр Иванович Бродский, фотограф-профессионал, войну провел военным корреспондентом на Ленинградском фронте, после войны служил на флоте (капитан 3-го ранга); мать, Мария Моисеевна Вольперт, во время войны в качестве переводчика помогала получать информацию от военнопленных, в послевоенные годы работала бухгалтером. По иронии судьбы едва ли не самого "несоветского" подданного "Советской империи", который эту самую империю удостоит даже не оскорблениями – лишь неохотным презрением, назвали Иосифом в честь тов. Сталина. Уже с ранних лет в жизни Бродского многое символично. Так, детство будущего поэта-изгнанника прошло в "полуторокомнатной квартире" в том самом "питерском" доме, где до революции жили Д.С.Мережковский и З.Н.Гиппиус и откуда они прямиком отправились в эмиграцию. А в школе, которую посещал Бродский, некогда учился Альфред Нобель: в 1986 Бродский станет самым молодым писателем-лауреатом учрежденной по завещанию Нобеля премии. Впрочем, о детстве вспоминал неохотно: "Обычное детство. Я не думаю, что детские впечатления играют важную роль в дальнейшем развитии".
Уже в отрочестве проявились его самостоятельность, твердый характер, строптивость и отказ примерять к себе "готовую" биографию. В 1955, не доучившись, Бродский уходит из 8 класса средней школы и поступает работать на военный завод фрезеровщиком, выбрав для себя самообразование, главным образом, чтение. Бросая юношеский вызов "условностям", Бродский не пренебрегает никаким опытом. Пожелав стать хирургом, идет работать помощником прозектора в морге госпиталя при знаменитой ленинградской тюрьме "Кресты", где помогает анатомировать трупы бывших заключенных. За несколько лет Бродский опробовал больше десятка профессий: техника-геофизика, санитара, кочегара, фотографа и т.д. Ищет работу, которую можно совмещать с самообразованием и собственным творчеством. А писать стихи впервые попробовал в 16 лет, как и многие его сверстники – представители "поколения 1956", разбуженные XX съездом партии и венгерским восстанием. Подтолкнуло писать впечатление от чтения сборника Бориса Слуцкого. Первое стихотворение было опубликовано, когда Бродскому было семнадцать лет, в 1957: Прощай, / позабудь / и не обессудь. / А письма сожги, / как мост. / Да будет мужественным / твой путь, / да будет он прям / и прост... Эти стихи – уже заявка вполне самостоятельного голоса, "мужской" твердости тона, нравственной однозначности, отказа от избыточного лиризма.
На рубеже 1950–1960-х Бродский интенсивно изучает новые языки (прежде всего – английский и польский), посещает лекции на филологическом факультете ЛГУ, занимается историей литературы. В 1959 знакомится со сборником стихотворений Е.А.Баратынского, после чего окончательно укрепляется в желании стать поэтом: "Читать мне было нечего, и когда я нашел эту книжку и прочел ее, тут-то я все понял: чем надо заниматься…".
Читательские впечатления Бродского этой поры бессистемны, но чрезвычайно плодотворны для развития уникального поэтического голоса. Бессистемность – следствие неукорененности в "мировой культуре", духовного "вакуума" "советской ночи", который необходимо было как-то обживать, восстанавливать культурную преемственность, найти в ней место и своему слову. Первые стихи Бродского, по его собственному призванию, возникли "из небытия": "Мы пришли в литературу Бог знает откуда, практически лишь из факта своего существования, из недр" (Беседа Бродского с Дж.Глэдом). Для поколения Бродского восстановление культурной преемственности подразумевало прежде всего обращение к русской поэзии "Серебряного века". Однако и здесь Бродский стоит особняком. По собственному признанию, Пастернака он не "понимал" до 24 лет, до той же поры не читал Мандельштама, почти не знал (до личного знакомства) лирики Ахматовой. Безусловной ценностью обладало для Бродского – с первых самостоятельных шагов в литературе и до конца жизненного пути – творчество М.Цветаевой. Бродский больше отождествляет себя с поэтами начала XIX века, в Стансах городу (1962) соотносит свою судьбу с судьбой Лермонтова. Но и здесь сказывается характерная черта личностной психологии и творческого почерка поэта: боязнь быть на какого-то похожим, растворить свою индивидуальность в чужих навязанных смыслах. Бродский демонстративно предпочитает лирику Е.Баратынского, К.Батюшкова и П.Вяземского пушкинским традициям. В поэме 1961 Шествие пушкинские мотивы поданы сознательно отчужденно, "остраненно", помещенные автором в чужеродный контекст, они начинают звучать откровенно иронично.
Творческие предпочтения Бродского были обусловлены не только желанием избегать банальности. Аристократичная уравновешенность "просветленной" пушкинской музы была менее близка Бродскому, чем иная традиция – традиция так называемой русской философской поэзии, одним из наиболее ярких представителей которой и был Е.Баратынский. Бродский глубоко воспринял сопряженные с этой линией медитативную интонацию, склонность к поэтике размышления, анализа, драматизм мысли, интеллектуализм. Постепенно Бродский уходит далее в прошлое поэзии, активно впитывая наследие XVIII века, – Ломоносова, Державина, Дмитриева. Освоение допушкинских пластов русской словесности позволяет ему отчетливо увидеть огромные области поэтического языка, практически не разработанные предшественниками и современниками. Бродский рано осознал необходимость синтеза преемственности и реформы русского классического стиха, выявления его новых выразительных возможностей.
С начала 1960-х начинает работать как профессиональный переводчик по договору с рядом издательств. Тогда же знакомится с поэзией великого английского поэта-метафизика XVII в. Джона Донна, которому посвятил одно из наиболее известных своих ранних произведений – Большую элегию Джону Донну (1963). Переводы Бродского из Д.Донна часто неточны и, в целом, не очень удачны. Но оригинальное творчество Бродского стало уникальным опытом приобщения русского слова к доселе чуждому ему опыту барочной европейской поэзии "метафизической школы". Лирика Бродского органично впитает основные принципы "метафизической школы" и "метафизического" мышления: отказ от культа переживаний лирического "я" в поэзии, "суховатая" мужественная интеллектуальность, драматичная и глубоко личная ситуация лирического монолога, часто – с напряженным ощущением собеседника, разговорность тона, использования "непоэтической" лексики (просторечья, вульгаризмов, научных, технических понятий), построение текста как череды остроумных доказательств в пользу какого-то утверждения. Наследует Бродский у Д.Донна и других поэтов-метафизиков и "визитную карточку" школы – так называемые "кончетти". Кончетти (от итал. – "понятие") – особый вид метафоры, сближающий чрезвычайно далекие друг от друга понятия и образы, у которых между собой, на первый взгляд, нет ничего общего. И поэты английского барокко в XVII в., и русский поэт Бродский в XX использовали такие метафоры, чтобы восстановить разрушенные связи в мире, который кажется им трагически распавшимся. Такие метафоры – в основе большинства произведений Бродского.
"Метафизические полеты" и "метафорические изыски" у Бродского всегда соседствовали с боязнью "высоких" слов, ощущением нередкого в них безвкусия. Отсюда постоянное стремление Бродского уравновешивать "поэтическое" "прозаическим", "занижать" высокие образы, или, как выражался сам поэт – "нацеленность на „нисходящую метафору“". Показательно, как описывает Бродский свои первые религиозные переживания, связанные с чтением Библии: "в возрасте лет 24-х или 23-х, уже не помню точно, я впервые прочитал Ветхий и Новый Завет. И это на меня произвело, может быть, самое сильное впечатление в жизни. То есть метафизические горизонты иудаизма и христианства произвели довольно сильное впечатление…<…> (курсив мой – В.П.): Библию трудно было достать в те годы – я сначала прочитал Бхагавад-гиту, Махабхарату, и уже после мне попалась в руки Библия. Разумеется, я понял, что метафизические горизонты, предлагаемые христианством, менее значительны, чем те, которые предлагаются индуизмом. Но я совершил свой выбор в сторону идеалов христианства, если угодно... Я бы, надо сказать, почаще употреблял выражение иудео-христианство, потому что одно немыслимо без другого. И, в общем-то, это примерно та сфера или те параметры, которыми определяется моя, если не обязательно интеллектуальная, то, по крайней мере, какая-то душевная деятельность".
Постепенно через полемический диалог с религиозной традицией (Авраам и Исаак, 1963, отчасти Горбунов и Горчаков, 1965–1968 и др.) Бродский обретает, по словам его друга Я.Гордина, "мучительное христианство". Отныне почти каждый год поэт создавал в канун либо в самый день праздника стихи о Рождестве. "Рождественские стихи" Бродского сложились в некий цикл, работа над которым шла более четверти века.
В начале 1960-х круг общения Бродского очень широк, но ближе всего он сходится с такими же юными поэтами, студентами Технологического института Е.Рейном, А.Найманом и Д.Бобышевым. Е.Рейн познакомил Бродского с Анной Ахматовой. Ахматова назвала их содружество "волшебным хором", из которого, однако, уверенно выделила Бродского, одарила его дружбой и предсказала ему блестящее поэтическое будущее (известен автограф Ахматовой на книге ее стихотворений (1961), подаренной Бродскому: Иосифу Бродскому /чьи стихи кажутся /мне волшебными /Анна Ахматова /28 декабря /1963 Москва). Ахматова навсегда осталась для Бродского нравственным эталоном и образом несгибаемости подлинной культуры в "глухонемой вселенной" (Ахматовой посвящены стихотворения 1960-х Утренняя почта для А.А.Ахматовой из г. Сестрорецка, Закричат и захлопочут петухи..., Сретенье, 1972, На столетие Анны Ахматовой, 1989 и эссе Муза плача, 1982).
Уже к 1963 период поэтического ученичества Бродского в основном завершается. Его творчество становится все более известным, но не по публикациям в официальных изданиях. Поэзия Бродского настроена на слишком несоветскую (хотя и отнюдь не антисоветскую!) тематику и несоветский тип мышления. Стихи Бродского начинают активно ходить в рукописях, перепечатываются на машинке. На его стихи пишет песни ленинградский бард Е.Клячкин, а позднее – московский бард А.Мирзаян). Несмотря на отсутствие весомых публикаций, у Бродского была скандальная для того времени и очень широкая известность лучшего, самого известного поэта самиздата.
Я.Гордин так охарактеризовал "стиль жизни" Бродского 1960 – х: "Определяющей чертой Иосифа в те времена была совершенная естественность, органичность поведения. Смею утверждать, что он был самым свободным человеком среди нас, – небольшого круга людей, связанных дружески и общественно, – людей далеко не рабской психологии. Ему был труден даже скромный бытовой конформизм. Он был – повторяю – естествен во всех своих проявлениях. К нему вполне применимы были известные слова Грибоедова: „Я пишу как живу – свободно и свободно“".
Разумеется, долго так продолжаться не могло. 29 ноября 1963 в газете "Вечерний Ленинград" за подписью А.Ионина, Я.Лернера, М.Медведева был опубликован пасквиль против Бродского Окололитературный трутень – замечательный образец пещерного советского доносительства.
Раздражение идеологических надзирателей нарастало и, наконец, разрешилось арестом Бродского на улице 13 февраля 1964.
После первого закрытого судебного разбирательства поэт был помещен в судебную психбольницу, где пробыл три недели, но был признан психически здоровым и трудоспособным.
Второй, открытый, суд ("выездное заседание Дзержинского народного суда по делу И.А.Бродского, обвиненного в тунеядстве") состоялся 13 марта 1964. Заседание было тайно застенографировано журналисткой и писательницей Ф.Вигдоровой. Решение суда – высылка на 5 лет с обязательным привлечением к физическому труду.
Ссылку поэт отбывал в Коношском районе Архангельской области, в деревне Норинской. История сыграла шутку с судьями Бродского: несмотря на физический труд, свободного времени здесь было достаточно и оно целиком заполняется творчеством. Именно в ссылке Бродским созданы наиболее значительные произведения доэмигрантского периода: Одной поэтессе, Два часа в резервуаре, Новые стансы к Августе, Северная почта, Письмо в бутылке и десятки других.
Сразу же после суда стенограмма Ф.Вигдоровой широко расходится в самиздате и вызывает самые бурные протесты. Это был первый документ о политическом, по существу, процессе, ставший доступным современникам. Свидетельствовал он и о том, что "система" в "оттепельные годы" начала откровенно давать сбои: инициировав показательный процесс, она оказалась, по сути, неспособной "завладеть ситуацией" и помешать ей развиться в нежелательном для себя направлении. Именно этот документ положил начало правозащитной тематике в Самиздате; поступок Ф. Вигдоровой стал первым публичным актом борьбы за права человека в СССР. "Запись" была опубликована на Западе и произвела сенсацию. Шок и негодование, вызванные этим документом (в особенности – среди левой интеллигенции, сочувствовавшей Советскому Союзу) сыграли, по-видимому, не последнюю роль в досрочном освобождении Бродского – равно как и активное заступничество А.Ахматовой, К.Чуковского, К.Паустовского, С.Маршака, Д.Шостаковича. Вместо пяти, Бродский провел в ссылке лишь полтора года и затем получил разрешение вернуться в Ленинград. "Какую биографию делают нашему рыжему!" – воскликнула А.Ахматова в разгар компании против Бродского, предчувствуя, какую "услугу" окажут гонители литературной репутации поэта, наделив его "мученическим" ореолом.
В 1965, на волне "всемирных" возмущений гонениями на поэта, в Нью-Йорке вышла первая книга Бродского – Стихотворения и поэмы.
В творчестве Бродского этих лет экспериментаторство на основе классической традиции дает все более интересные результаты. Так, в 1966 опыты с силлабическим стихом XVIII в. облеклись в любопытное, плотное по манере письма Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром. Классическую для русской поэзии силлабо-тоническую систему стихосложения Бродский трансформирует с двух сторон: не только через обращение к былому опыту двухсотлетней давности, но и посредством ультрасовременных по технике упражнений на стыке белого стиха и ритмической прозы – к примеру, Остановка в пустыне (1966), давшая позднее название поэтическому сборнику, вышедшему в 1972 в Анн-Арборе, США.
Основным жанром в творчестве Бродского становится легко узнаваемая длинная элегия, своего рода полупоэма – афористичная, меланхоличная, иронически рефлексивная, с ломким синтаксисом, устремленным к обновлению устойчивого языка. Обновлять традиционный язык, подобно поэтам-футуристам начала 19 в., Бродский может и через эксперименты со строфикой и "наборной графикой" (то есть обыгрывать "внешний вид" напечатанного текста и вызванные им ассоциации). Так, в стихотворении 1967 Фонтан благодаря особой строфике и распределению слов по пространству страницы напечатанный текст напоминает очертаниями многоярусный парковый фонтан.
В целом, в доэмигрантский период творчества Бродского трагическая ирония неизменно оттеняется щедрым приятием мира и эмоциональной открытостью. В дальнейшем пропорции между этими началами будут существенно меняться. Эмоциональная открытость уйдет. Ее место займет готовность стоически принять трагичность бытия. И все же, в 1980 сорокалетний поэт так подведет итоги большой части пройденного пути: Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. / Только с горем я чувствую солидарность. / Но пока мне рот не забили глиной, / из него раздаваться будет лишь благодарность.
В 1972 власти вынуждают Бродского навсегда покинуть СССР. Поэт уезжает по израильской визе на Запад и оседает в США, где до конца своих дней преподает русскую литературу в различных университетах. Отныне Бродский, по собственному выражению, обречен на "фиктивную ситуацию" – поэтическое существование в иноязычной среде, где узкий круг русскоязычных читателей уравновешен международным признанием, а доминанта не только политического, но и "лингвистического" существования – внутренняя свобода.
Покидая Родину, Бродский пишет письмо генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И.Брежневу, замечательное по дерзостности тона, снисходительности жеста и серьезности понимания места поэта в истории:
"Уважаемый Леонид Ильич, покидая Россию не по собственной воле, о чем Вам, может быть, известно, я решаюсь обратиться к Вам с просьбой, право на которую мне дает твердое сознание того, что все, что сделано мною за 15 лет литературной работы, служит и еще послужит только к славе русской культуры, ничему другому. Я хочу просить Вас дать возможность сохранить мое существование, мое присутствие в литературном процессе. Хотя бы в качестве переводчика – в том качестве, в котором я до сих пор и выступал.
Смею думать, что работа моя была хорошей работой, и я мог бы и дальше приносить пользу. В конце концов, сто лет назад такое практиковалось. Я принадлежу к русской культуре, я сознаю себя ее частью, слагаемым, и никакая перемена места на конечный результат повлиять не сможет. Язык – вещь более древняя и более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятвы с трибуны.
Мне горько уезжать из России. Я здесь родился, вырос, жил, и всем, что имею за душой, я обязан ей. Все плохое, что выпадало на мою долю, с лихвой перекрывалось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством. Не чувствую и сейчас. Ибо, переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом. Я верю, что я вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге.
Я хочу верить и в то, и в другое. Люди вышли из того возраста, когда прав был сильный. Для этого на свете слишком много слабых. Единственная правота – доброта. От зла, от гнева, от ненависти – пусть именуемых праведными – никто не выигрывает. Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг-другу делать его дело. Условия существования слишком тяжелы, чтобы их еще усложнять. Я надеюсь, Вы поймете меня правильно, поймете, о чем я прошу.
Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле. Я думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной. Напротив, я думаю, что во многом прав. Я не знаю, каков будет Ваш ответ на мою просьбу, будет ли он иметь место вообще. Жаль, что не написал Вам раньше, а теперь уже и времени не осталось. Но скажу Вам, что в любом случае, даже если моему народу не нужно мое тело, душа моя ему еще пригодится".
Но даже родителям Бродского не разрешили выехать к сыну по просьбе медиков (Бродский, как сердечник, нуждался в особом уходе). Не разрешили и Бродскому приехать в Ленинград на похороны матери (1983) и отца (1985). Это в значительной степени сказалось на его позднем нежелании посещать родной город в 90-х.
В США Бродский в полной мере реализовал все те возможности творческого и карьерного роста, издательской активности, которые ему предложили двухсотлетняя демократия, развитый рынок и мощная система поддержки университетского образования. Его творческий потенциал и эффективная система постоянного самообразования привели к быстрому освоению письма на языке новой родины. При этом стихи и проза Бродского на английском явились общепризнанным вкладом в мировую культуру. Англоязычное творчество Бродского выразилось, в первую очередь, в жанре эссе (сборники Less than one (Меньше единицы), 1986, On grief and reason (О печали и разуме), 1995). В основном, эссеистика Бродского складывалась из статей, написанных по заказу в качестве предисловий к изданиям сочинений русских и западных классиков (А.Ахматова, М.Цветаева, У.Оден, К.Кавафис и т.д.). По своей инициативе, как признавался Бродский, он написал "только 2 или 3 статьи". Тем не менее в сознании Бродского проза выступала "продолжением" поэзии "иными средствами".
В 1980 Бродский получил гражданство США.
В 1987 поэт так говорил о своем изгнании: "Те пятнадцать лет, что я провел в США, были для меня необыкновенными, поскольку все оставили меня в покое. Я вел такую жизнь, какую, полагаю, и должен вести поэт – не уступая публичным соблазнам, живя в уединении. Может быть, изгнание и есть естественное условие существования поэта, в отличие от романиста, который должен находиться внутри структур описываемого им общества. Я чувствовал некое преимущество в этом совпадении моих условий существования и моих занятий....Я привык жить в стороне и не хочу это менять".
Уже в год приезда в Америку Бродский дал первые запоминающиеся интервью. Американские собеседники, как правило, совершенно не чувствовали, что имеют дело с самоучкой, лишь собственными усилиями далеко перешагнувшим университетские горизонты. "Бродский демонстрировал беспредельные познания в мировой литературе, искусстве, музыке и других интересующих его областях", – делится впечатлениями журналистка Анн-Мари Брамм.
В 1972 на Рождество Бродский впервые посетил Венецию и навсегда полюбил этот город, отчасти внешне похожий на Ленинград, но с совершенно другой аурой многовековой истории и культуры.
В 1977 в издательстве "Ardis" в Анн-Арборе были опубликованы два важнейших сборника стихотворений Бродского Конец прекрасной эпохи. Стихотворения 1964–71 и Часть речи. Стихотворения 1972–76. В этих книгах запечатлелся новый этап творческой зрелости поэта.
"Биография поэта – в покрое его языка". Этот постулат Бродского определяет эволюцию его лирики. К середине 70-х лирика Бродского обогащается сложными синтаксическими конструкциями, постоянными так называемыми "анжамбеманами" (т.е. переносом мысли, продолжения фразы в следующую строку или строфу, несовпадением границ предложения и строки). Таковы последствия перетекания у "зрелого" Бродского письменной словесности в устную речь. Неслучайно современники свидетельствовали о неизменном желании поэта читать свои стихи вслух – даже когда обстановка к тому не располагала. Его поэтическая речь преодолевает пространство строки и строфы и тяготеет к бесконечной протяженности. Простых предложений здесь почти нет. Мысль автора может существовать лишь в череде множественных подчинительных и сочинительных конструкций. Бесконечные сложные предложения подразумевают бесконечное развитие мысли, ее испытание на истинность. Бродский-поэт ничего не принимает на веру. Каждое высказывание уточняет и "судит" себя. Отсюда неисчислимые "но", "хотя", "поэтому", "не столько... сколько" в поэтическом языке Бродского.
Опыт "зрелого" Бродского – это опыт глубинного переживания трагедии существования. Бродский часто нарушает грамматику, прибегает к сдвинутой, неправильной речи, передавая трагизм не только в предмете изображения, но прежде всего в языке.
Покинутое Отечество постепенно возводится в поэтическом сознании Бродского в грандиозный сюрреалистический образ империи. Этот образ шире реального Советского Союза. Он становится глобальным символом заката мировой культуры. В нем как бы воплощается агрессивная вселенская бессмыслица. На этом фоне безысходное отчаяние становится "нормальной" формой существования частного человека. Отдавая ясный отчет в бессмысленности жизни (Мексиканский романсеро, 1976), лирический герой Бродского, подобно древним стоикам, пытается найти опору в равнодушных к человеку высших началах мироздания. Таким высшим началом, в общем-то замещающим собой Бога, выступает в поэзии Бродского Время. "Все мои стихи, более-менее, об одной и той же вещи: о Времени", – сказано поэтом в одном из интервью. Время для Бродского равносильно небытию, смерти. Но в то же время в его поэтическом мироздании есть еще одна универсальная категория, которая в состоянии обуздать Время, победить его. Это Язык, Слово (Пятая годовщина, 1978). Процесс поэтического творчества становится единственной возможностью преодоления Времени, а значит – смерти, формой победы над смертью. Строки продлевают жизнь: ...не знаю я, в какую землю лягу. / Скрипи, скрипи перо! Переводи бумагу (Пятая годовщина, 1977). Для Бродского "поэт – инструмент языка". Не поэт пользуется языком, а язык выговаривает себя через поэта, которому остается лишь верно настроить свой слух. Но в то же время этот инструмент спасителен. И до конца свободен.
Оставаясь один на один с Языком и Временем, лирический герой Бродского теряет всякие эмоциональные связи с миром вещей, как бы покидает тело и поднимается на почти безвоздушную высоту (Осенний крик ястреба,1975). Отсюда, впрочем, он продолжает с ослепительной четкостью и равнодушием различать детали оставленного внизу мира.
Многословие Бродского, его немыслимые ранее в русской поэзии длинноты обусловлены стремлением заклясть, обуздать Языком Время. Обусловлены они и этим взглядом "с высоты птичьего полета", обозревающим и запечатлевающим в слове бесчисленное множество заполняющих пространство вещей – каждую из них нужно поименовать.
В 1970–1980-е литературная репутация Бродского на Западе переживает неизменный взлет.
В 1978 Бродский становится почетным членом Американской Академии искусств, из которой он, однако, вышел в знак протеста против избрания почетным членом в Академию Евгения Евтушенко.
Одна за другой следуют новые книги: в 1983 в Анн-Арборе опубликован еще один сборник лирики Новые стансы к Августе. Стихи к М.Б., 1962–82; в 1984 там же выходит пьеса Бродского Мрамор.
В 1986 сборник Less than one признан лучшей литературно-критической книгой года в Америке.
В декабре 1987 Бродский становится пятым русским писателем-лауреатом Нобелевской премии по литературе – "за всеохватное авторство, исполненное ясности мысли и поэтической глубины", как было сказано в официальном постановлении Нобелевского комитета.
Прочитанная им "Нобелевская лекция" стала интеллектуальным и эстетическим бестселлером. Предпослав лекции заглавие из своего любимого Е.Баратынского ("Лица необщим выраженьем"), Бродский развернул апологию "частного человека", трактовал проблему независимости творческой личности от социального окружения, говорил о духе преемственности в культуре и о моральных обязательствах поэта, о неизбывном трагизме бытия и об уроках истории грядущим поколениям.
Нобелевская премия принесла материальную независимость и новые хлопоты. Бродский чрезвычайно много времени и сил посвящает трудоустройству и просто устройству в Америке многочисленных иммигрантов из России – писателей, ученых, знакомых, знакомых и т.д. Его жизнь распределяется между писанием рекомендательных писем, телефонными звонками и визитами к нужным людям.
С мая 1991 по май 1992 Бродский, как первый стихотворец Америки, занимает почетный пост Поэта-Лауреата Библиотеки Конгресса США.
С конца 1980-х творчество Бродского постепенно возвращается на Родину, однако сам он неизменно отклоняет предложения даже на время приехать в Россию. В то же время в эмиграции он активно поддерживает и пропагандирует русскую культуру. Так, М.Бродская, супруга поэта, свидетельствует: "...незадолго до смерти Иосиф увлекся идеей основать в Риме Русскую академию по образцу академий других стран. По его замыслу такая академия дала бы русским писателям, художникам и ученым возможность проводить какое-то время в Риме и заниматься там творчеством и исследовательской работой... Перед смертью Иосиф проделал большую часть работы по составлению жюри и отбору консультантов, разработал интеллектуальную основу для Академии, но практических шагов сделать не успел...".
В 1995 указом мэра А.Собчака Бродскому присвоено звание почетного гражданина Санкт-Петербурга.
Иосиф Бродский умер в Нью-Йорке в 1996, во сне, от инфаркта в возрасте 55 лет в ночь на 28 января – в один день с Петром I и Достоевским и накануне дня смерти Пушкина. Похоронен в протестантской части кладбища на острове Сан-Микеле в Венеции.
А.Тюрин так описывает свою встречу с Бродским незадолго до его смерти: "Когда мы встретились полтора года назад в Торонто, он выглядел так, как выглядят люди, которых мало что связывает с этим миром, по крайней мере, с его материальной стороной. И не только потому, что поэтическая функция Бродского была во многом завершена. А потому, что он смотрелся настолько чуждым действительности, как существо из каких-то иных сфер, иных измерений, побывавшее на Земле с тем, чтобы озарить нас вспышкой подлинного, неподдельного гения. И уйти, выполнив свою миссию".
Статья Вадима Полонского, для 7-томного собрания сочинений И.А.Бродского.
