"А заморенных голодом считать?". Литературовед Ирина Роскина о хрущевской амнистии 1954 года
В этом году исполнилось 70 лет хрущёвской амнистии, по которой были освобождены тысячи репрессированных. 4 мая 1954 года президиум ЦК КПСС по предложению Н. С. Хрущева принял решение о пересмотре всех дел на людей, осужденных за "контрреволюционные преступления". Были сформированы специальные комиссии, в которые входили руководящие работники прокуратуры, МВД, КГБ и министерства юстиции СССР. Из Главного управления лагерей и колоний, Тюремного управления и отдела спецпоселений МВД СССР в эти комиссии поступали списки осужденных за "контрреволюционные преступления", содержавшихся в тот момент в тюрьмах, лагерях, колониях и находившихся на поселении. Списки составлялись на основе картотек учетно-архивных отделов КГБ и отделов спецпоселений МВД и включали следующие сведения: фамилия, имя, отчество осужденного, год и место рождения, где, когда и каким органом осужден, по какой статье Уголовного кодекса, на какой срок, где содержится и срок отбытого наказания. По этим спискам комиссии запрашивали уголовные дела из соответствующих архивов.
Мы поговорили о "юбилее амнистии" с переводчиком и литературоведом Ириной Роскиной, подготовившей несколько объемных публикаций на эту тему.
Беседовала Лена Берсон.
Как получилось, что вы обратились к этой теме? Она затрагивает историю вашей семьи?
В какой-то мере безусловно затрагивает. Близкие мне люди освободились благодаря этой амнистии. Может быть, с 1954 года началось мое осознание – конечно, очень примитивное, детское (мне было всего шесть лет) – происходящего в стране, где мы жили. Надо сказать, что вернувшиеся из лагерей при детях, естественно, ничего не рассказывали, но и своим взрослым друзьям рассказывали не все и не всё. Кстати, и вернувшиеся из немецких концлагерей рассказывали скупо – много сходства есть и в устройстве этих лагерей, вообще в организации этих диктатур, и в психологических переживаниях. Недаром советская власть так боялась прослеживающего эту параллель романа В. Гроссмана "Жизнь и судьба", полная версия которого только в 1990 г. в СССР была напечатана. А до этого опубликованных произведений про советский лагерь, как вы сами знаете, было наперечет: Солженицын, Шаламов. Интересно, как писатели, хорошие писатели, вынуждены были несколько менять тему, делать акцент не на ужасе лагеря, не на конкретике его быта, не на страданиях, в нем пережитых, а, например, как Виктор Некрасов в повести "Кира Георгиевна", на переживаниях красивой женщины, выбирающей, с кем ей лучше. Мы все равно понимали суть, но понимали также, что вся правда нам не рассказана, хоть вроде бы и живем в оттепель. Вот, например, Евтушенко хотел сказать правду, сравнив звероферму с лагерем (конечно, с Дахау, но мы поняли, что это наш лагерь, родной, советский), из которого писец бежит, однако возвращается: "Кто в клетке зачат – тот по клетке плачет, и с ужасом я понял, что люблю ту клетку, где меня за сетку прячут, и звероферму – родину мою". С большим трудом я нашла текст этого стихотворения, его безусловно старались замолчать, хотя, казалось бы, шестидесятникам разрешалось многое – нет, тоже в пределах.
Существует большой корпус лагерных мемуаров. Помните, каким потоком они шли в толстых журналах времен перестройки? Во всех, почти в каждом номере.
Репрессированные писали лагерные воспоминания, некоторые сразу, некоторые брались за них только через много-много лет – не знаю, почему так, хотела бы прочесть об этом серьезное психологическое исследование, не нашла. Эти мемуары частично доходили до нас и через заграничные публикации, и в самиздате. Но я, например, даже не представляла себе, какой существует свод человеческих свидетельств, какая огромная доказательная база против советской власти, пока не обратилась к материалам данных Международного историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества "Мемориал". Уже несколько лет я участвую в зум-семинарах "Библиотека инакомыслия", убеждающих нас в том, что протест – это гражданский долг. А в 2022 году, когда "Мемориал" закрыли после его тридцатилетнего существования, мне захотелось получше ознакомиться с его материалами, боялась, что и их закроют.
Вы приводите в публикациях личные свидетельства людей, вышедших по той амнистии. С кем из них вы были знакомы?
Не хочу повторять то, что уже рассказано в других публикациях. Я была знакома со многими репрессированными. И мой отец, и отчим моей мамы, и муж маминой тетки, и жена маминого дяди, и муж маминой подруги, и родители моей подруги, и учительница английского другой моей подруги, и наш сосед по лестничной площадке, не говоря уж о соседях по подъезду, и т.д., вернулись, если не точно по той амнистии, но вернулись (тех, кто не вернулся никогда, я не знала в силу своего возраста, но помню имена).
Расскажу историю, вам, кажется, неизвестную. В молодости я подружилась с человеком намного старше меня. Назову его Х. В 1951 г. он спросил своего приятеля Н, оба были студентами филфака МГУ: "Неужели не найдется никого, кто бы убил Сталина". Глупый вопрос, хотя вообще он был человеком умным. Приятель донес. Мы не знаем, как этого приятеля заставили донести, вряд ли он пошел в КГБ по собственной инициативе. Он был тоже человеком умным, тоже, как и мой друг, из прекраснейшей интеллигентной семьи. Х. был арестован и приговорен к 25 годам по статьям 58-10 и 58-11. Страшно, да? Х. сидит в Воркутлаге, в 1954 г. не освобождают: амнистия, да, но не то, чтобы всех прямо так в один год махом выпустили. Мурыжат, тянут, сопротивляются изо всех сил, ведь всё в руках тех же людей, которые на этой проклятой системе взросли и зажирели. Наконец в 1956 г. Х. возвращается из лагеря, но без официальной справки о реабилитации он ни университет не может закончить, ни на работу устроиться. Реабилитация – сам процесс – проходила по-разному, но часто, как и в случае с Х., если был донос, приглашали того, кто дал обвинительные показания, спрашивали, отказывается ли он от них. Но Н. отказываться отказался. Продолжал утверждать, что он сказал правду: ведь Х. действительно задал ему этот идиотский вопрос. В конце концов Х. реабилитировали. При всем его несомненном таланте, по-настоящему реализоваться не смог – слишком много пережил, в себя не пришел, зарабатывал мало. Про лагерь ничего не рассказывал, а про предательство Н. не забывал, то и дело возвращался к этому рассказу. Н. жил в нашем доме – это был такой кластер творческой интеллигенции. Н. был успешен, хорошо работал, финансово обеспечивал семью, даже за границу ездил. А я в какой-то момент очень подружилась с дочкой Н., тем более, что ее мама, жена Н., была очаровательной женщиной, у которой вся-вся ее семья погибла в лагерях, а она еще с детства, с эвакуации дружила с моей тетей. Никогда мы с ней этой моей близкой подругой, уже взрослые, этот поступок ее отца не обсуждали. Ее уже нет в живых, никого из них уже нет, ничего не спрошу. Не знаю, знала ли она такую гадость об отце, но трудно было не знать, весь дом был в курсе. Это я к тому, что переплетено всё было ужасно.
Это отдельная тема – то, как жили дети, чьи родители были репрессированы. Литературовед Мариэтта Чудакова считала, что Гайдар в книге "Судьба барабанщика" описал именно такую ситуацию: мальчик, отца которого забрали, живет в состоянии вязкого ужаса.
Здесь выделяются две группы воспоминаний. В первой из них – тогдашние дети, которые хотят убедить нас (видимо, в первую очередь себя), что у них было счастливое детство. Какое, к черту, счастливое детство может быть у ребенка без мамы? Ну, читала бабушка вслух, много рассказывала, старалась. Но нет, в безоблачность этого счастья не верится. Тогдашняя девочка из второй группы "воспоминателей" до сих пор плачет, вспоминая: вот был папа, вот сидела у него на плечах, а потом на несколько лет только фотография осталась. Она мне рассказывала, что каждый раз перед тем, как она выходила гулять, бабушка напоминала ей, как нужно отвечать, если спросят про папу: упаси бог, слово "лагерь" не произносить. Я, возможно, в силу своего пессимистического характера, очень хорошо понимаю тех, кто утверждает, что арестом родителей советская власть сломала их жизнь, то есть не только жизнь репрессированных, но и жизнь детей. У меня есть общие друзья с сыном арестованных, который про свою жизнь рассказывает трагически. Эти общие друзья, свидетели его детства, утверждают, что про "сломанную жизнь" он потом придумал, а тогда совсем не грустил. Наоборот, много "безобразничал". А я думаю, может быть, он плохо себя вел именно от того, что творилось у него на душе. Так ведь бывает.
Я читала психологические исследования о судьбах детей репрессированных. Конечно, эти исследования проводились много позже и трудно считать их точными и всеобъемлющими. Как жаль, что уже нет Мемориала, нет центра, который мог бы сосредоточить такие исследования, расспросить тех, кто еще жив. Хотя я слышала, что кто-то из сотрудников "Мемориала" даже в Израиль недавно приезжал брать интервью у еще выживших – значит работа продолжается.
Почему так важны подробности: в какой одежде выходили, были ли при себе деньги?
Потому что именно детали всё оживляют. И для истории это важно, и для людей, чтобы представить себе. Я многого не знала, хотя вроде бы интересовалась с детства. И даже число лагерей, входивших в ГУЛАГ, себе не представляла. Четыреста. "Мемориал" свел их на одну карту. Очень впечатляет.
В публикациях вы приводите много статистических данных, например, о национальном составе сидевших. Откуда они? Вообще, эти данные о массовых репрессиях, имеющиеся у нас сегодня – насколько им можно верить?
Статистические данные я брала из материалов того же "Мемориала". Мне кажется, им безусловно можно верить. При этом необходимо помнить, когда вы приводите какую-либо статистику, о чем именно вы говорите. Например, данные об общем числе пострадавших от репрессий расходятся на миллионы: одни говорят о примерно 5,5 млн человек репрессированных в период с 1921 по 1953 год. Другие уверяют, что "не более" 3,8 млн человек. Это происходит из-за того, что одни включают раскулаченных, переселенных, ссыльных и т.д. Другие спрашивают: "А заморенных голодом нужно считать?" А я бы считала не только репрессированных, а вообще искалеченных. И детей репрессированных, у которых, как мы видим, жизнь была сломана, и жен. Вот мне одна женщина, дочка отсидевшего, слова своей мамы привела: "Хорошо женщинам, сидящим в лагерях. Сидят себе и горя не знают, а тут крутись. Работай, чтобы всех прокормить: и детей, и мужу в лагерь посылки. Где муж – скрывай, чтоб с работы не выгнали. Держись тише воды. Свиданье, непонятно как, выбивай и, непонятно как, до лагеря добирайся…" Ну, и про бабушек мы уже говорили, ничего себе досталось матерям репрессированных. Я бы еще вспомнила тех, кто репрессированным помогал. Знаете, как в Израиле чтут "праведников народов мира". А тех – неважно, русских или евреев – помогавших советским репрессированным, по-моему, мы даже по именам не всех знаем. Хорошо бы кто-то начал этот список, а то нас не станет, а после нас никто уж не вспомнит.
Это тоже еще одна отдельная тема…
Я вот знаю, что литературовед Е.Г. Эткинд и его жена переводчица Е.Ф. Зворыкина помогали сидевшим в лагере друзьям литературоведу И.З. Серману и его жене писательнице Р.А. Зерновой. Им же помогали писатели Ф.А. Вигдорова и А.Б. Раскин. А переводчица Н.А.Волжина помогала преподавательнице английского и переводчице Р.А. Рубинштейн. Про Раису Александровну Рубинштейн я слышала смешной рассказ: ей казалось, что в лагере вокруг нее человек триста евреев, а оказалось, что "всего" шестьдесят. Это я к статистике национального состава: да, всего шестьдесят, но вы общий процент евреев относительно других национальностей СССР подсчитайте и окажется, что шестьдесят просто ужас как много. И интеллигенции много сидело, хотя по классовому составу я данных не нашла.
Еще об одной еврейке хочу рассказать. Мария Вейцман, сестра первого президента государства Израиль, оставалась в Москве, работала врачом в Госстрахе. В 1951 г. она была арестована и осуждена на пять лет, в частности за то, что плакала в день смерти своего брата – её видели, не отвертишься – перед вывесившим траурные флаги посольством Израиля в Москве. Ее освободили по амнистии 1953 г. (потому что пять лет, а не больше), дали потом уехать в Израиль (вдова Вейцмана приезжала за нее хлопотать). А реабилитировали ее только в годы перестройки в соответствии с заключением Генеральной Прокуратуры СССР от 14 марта 1989 года. Вряд ли эта задержка с реабилитацией имела для нее значение, а на меня вот что впечатление произвело. В конце 1990 г., когда я в Израиль репатриировалась, многие вполне образованные израильтяне считали Сталина спасителем евреев. Ни в какие планы намеренного уничтожения евреев в Биробиджане не верили, а восхищались присоединением к СССР восточного куска Польши и отправкой живших там евреев в Сибирь.
Готовя свои публикации, вы наверняка искали в интернете материалы на эту тему. Нашлось ли что-нибудь, написанное в этом году?
Вы совершенно правы, я, естественно, искала в интернете новые материалы об амнистии, о возвращении, о реабилитации. Нет, ничего не нашла. Не знаю, это из-за войны или просто тема лагерей надоела. Но открываю я фейсбук и вижу пост совершенно незнакомой мне женщины, Марии Беркович, в котором она полностью приводит текст песни "Ответ на Магадан", написанной А.Б. Раскиным в 1954 г. на возвращение его друга И.З. Сермана (я выше уже говорила о них). И тут вдруг я поняла, что Мария Беркович – это сестра Жени Беркович, приговоренной к шести годам колонии общего режима по делу об оправдании терроризма из-за спектакль "Финист – Ясный Сокол". И весь этот арест кошмар, и то, что срок опять даже больше, чем пять лет – какой кошмар! Я морально очень за протест, я только не знаю, как его осуществлять.
