Евгения Додина: "В "Ричарде III" есть хэппи-энд". Интервью

Актриса Евгения Додина вернулась на израильскую сцену в театре "Гешер" за несколько недель до 7 октября 2023 года. Тогда спектакль Итая Тирана "Ричард III", в котором она играет главную роль, казался страшным предчувствием. А оказался – пророчеством, которое очень быстро сбылось.

В интервью Newsru.co.il Евгения Додина напомнила о том, что в пьесе Шекспира – счастливый финал, рассказала о новом проекте с Хагаем Леви и зачем нужно искусство, если оно все равно никого ни от чего не спасало.

Беседовала Алина Ребель.

Евгения, я, конечно, начну этот разговор со спектакля "Ричард III", в котором вы играете главную роль. И это, с одной стороны, неожиданное, шокирующее решение. С другой, когда ваш персонаж начинает превращаться в монстра, становится понятно, что у него нет гендерных или каких-то других пределов. Он бесконечен и неостановим. А как вы для себя определяете – кто такой Ричард III?

Ричард III – это эпидемия зла. Именно поэтому мы совершенно не придаем значения полу, потому что у зла нет гендерной принадлежности. Зло может принимать разные обличия, как это делает Ричард. Потому что он гений. К сожалению, его гениальность направлена в сторону разрушения, а не созидания. Он гениальный политик, который ставит свои интересы выше страны, который считает, что "государство это я", который мстит всем вокруг за то, что был нелюбимым, ненавидимым ребёнком. Корни всегда уходят в детство. Ни один ребёнок не рождается убийцей.

Это очень похоже на концепцию режиссера Тодда Филлипса, который взялся исследовать анамнез злодея Джокера, предложив зрителю именно эту идею – Джокера сделало Джокером его детство. Надо сказать, не все зрители остались довольны попыткой такого психологического анализа. Всегда ли корни в детстве?

Очень часто. Просто в течение жизни что-то происходит в жизни человека, что-то его поворачивает, меняет его мировоззрение, подогревает амбиции, дает мотивацию принимать страшные решения. Если не я, то меня – эта идея часто звучит у Шекспира. Многие его герои живут по законам джунглей. И ведь Ричард действительно достоин трона, потому что он великий оратор, потому что он манипулятор, потому что он владеет политической риторикой и политическим искусством лучше всех вокруг.

И при этом он в плену зла, не он им управляет, а оно им. Вам не было страшно играть эту роль?

Наоборот. В нашей профессии чем страшнее, тем лучше. Потому что за то, что я делаю на сцене, я не несу такую ответственность, как в жизни. Это огромный плюс этой профессии – я могу совершенно безответственно опуститься на самое дно, посмотреть, что там. Поэтому, когда Итай Тиран предложил мне играть Ричарда, я просто закричала от восторга. Мы готовили спектакль, когда страна балансировала на грани катастрофы. Массовые протесты против судебной реформы, внутренние противоречия разрывали страну, общество раскололось, между людьми появилась чудовищная ненависть. Было очевидно, что мы катимся в бездну. Но никто не предполагал, что мы достигнем ее так быстро. Хотя до дна еще далеко. Кажется, что вот уже мы там, но каждый раз, когда открываешь новости, становится понятно, что пробили очередное дно. Чувствуешь себя заложником.

Это закончится?

Это будет продолжаться, пока заложники в плену. Пока они там – мы все заложники. Пока каждый раз, когда мы открываем новости, мы видим эти страшные слова "разрешено к публикации", мы заложники. Я думаю, Итай был бы рад ошибиться в своем предсказании. Но он уже не ошибся.

Вы что-то меняли в спектакле после 7 октября?

Мы ничего не меняли. Менялась только реакция на спектакль.

Как?

До 7 октября чаще смеялись. Там ведь все очень узнаваемо и страшно, в нем много сатиры. После 7 октября мы месяц не играли. А когда вернулись, в зале стояла звенящая тишина. Никто не смеялся. Ее можно было потрогать. Сейчас опять смеются.

А негативных отзывов много получали на спектакль? Ваш спектакль очень критичен по отношению к нынешней израильской власти, а сторонников у нее достаточно.

Я лично – нет, ко мне лично они не приходят. Иногда я натыкаюсь на критические отзывы. Но я думаю, если людям не хочется что-то смотреть, они просто не придут. А если случайно пришли, то, наверное, уйдут в антракте. Мне очень важно, что приходит много молодых зрителей. Иногда по несколько раз. Это значит, чем-то он очень сильно цепляет. На одном из последних спектаклей в зале был родственник заложницы. Он кричал, он говорил, что в Газе его сестра. Это было, когда я выходила на сцену во втором акте, и, честно говоря, у меня ком в горле стоял. До какой степени отчаяния должен дойти человек, чтобы прийти в театр и кричать об этом в зрительном зале. Невозможно не думать о семьях похищенных, с чем они засыпают, как они просыпаются, если вообще могут уснуть. Мы играли и во время иранской атаки. Она началась во время первого акта, и ушли всего сто человек. Остальные остались смотреть спектакль.

Сложно сейчас выходить на сцену?

Наоборот. Для меня это лекарство, терапия. И не только для меня, но и для людей, которые приходят смотреть спектакль.

То есть задача искусства сегодня исключительно терапевтическая?

Я лично всегда была против политического театра. Но время изменилось. Все стало политическим. Когда я включаю телевизор и вижу министра финансов Смотрича, который прикрепил на пиджак желтый значок в поддержку заложников, и говорит, что он против сделки, я думаю: "Сними значок. Не пачкай". Для меня терапия искусством это в том числе и возможность убежать от страшной реальности, в которой мы живем. И не только мы, весь мир. Мои друзья в России ведь тоже заложники – они тоже совершенно бессильны против режима. В новостях нам говорят, что израильтянам небезопасно находиться за границей, в Германии предупреждают, что есть районы Берлина, где евреям и представителям сексменьшинств лучше не появляться. Мы как будто откатились на сто лет назад.

Перед войной вы жили и работали в Германии. Сейчас вы не возвращаетесь туда, потому что нет предложений?

Предложения есть, но если до войны я могла работать и жить на две страны, то сейчас это невозможно. И уехать туда я не могу. Моя семья здесь, я их не оставлю. Спектакль с моим участием в Германии заморожен. Мне предлагают сниматься в разных проектах. Но пока это сложно.

То есть вы на себе не почувствовали, что отношение изменилось?

Может быть, изменилось, но я про это не знаю. Мои друзья остались моими друзьями, волнуются, пишут мне. Я уехала оттуда как раз накануне 7 октября. И театр, в котором я играла, был одним из немногих в Германии театров, который повесил израильский флаг на фасаде. Его тут же попытались сорвать, сжечь, но администрация его оставила.

Вы бы смогли сейчас там играть, как думаете?

В Германии все-таки не так сильны антиизраильские настроения. Думаю, могла бы. Смотря что. В Штутгарте, например, я играла в спектакле "Визит старой дамы". По задумке режиссера, моя героиня там – еврейка, которая возвращается в город после Катастрофы. У меня там большой монолог про еврейство, про Холокост, про партию AfD (ультраправая партия "Альтернатива для Германии" – прим.ред.), которая сегодня стремительно набирает популярность. Зал очень живо реагировал, мне было важно говорить об этой опасности со сцены, и было важно, что зрители аплодировали.

Сегодня такой монолог со сцены от имени еврейки невозможен? Не решились бы?

Еще как решилась бы. И, возможно, поеду и буду играть снова этот спектакль.

Я тоже прожила недавно полгода в Германии, и у меня всегда там было ощущение затаившейся опасности, несмотря на красоту и доброжелательное вроде бы отношение. И мои друзья-немцы сегодня говорят, что многие в Германии рады возможности перестать скрывать свои антисемитские настроения.

Я приехала не в Германию. Я приехала работать в театр. Для меня вообще географическое положение не очень важно. Важнее всего для меня люди, с которыми я работаю. Я была очень благодарна театру Штутгарта, потому что оказалась там во время "короны", когда в Израиле все было закрыто и парализовано, а у меня была возможность выходить на сцену. И меня там очень тепло приняли.

А сейчас вам будет страшно туда вернуться?

Страшно мне не будет, но я буду более осторожной. Когда я сажусь в такси заграницей, и вижу у водителя на экране палестинский флаг, я не говорю, что я из Израиля.

А откуда? Сейчас и Россию упоминать небезопасно.

Я говорю, что я из Украины.

Почему?

Потому что я поддерживаю Украину и желаю ей победы.

Какой ваш следующий спектакль в "Гешере"?

Мы объявим планы через месяц. Пока могу рассказать, что снимаюсь в новом сериале Хагая Леви, который он вынашивал много лет. И оказалось, что сегодня идеальное время для такого проекта. Это экранизация дневников голландской еврейки Этти Хиллесум, которая погибла в Освенциме. Я играю ее мать. В одной из сцен мы пришиваем желтые звезды. А потом я читаю о том, что произошло в Амстердаме несколько недель назад, и понимаю, что все это происходит снова в наши дни.

Еще один фильм о Холокосте? На них и до 7 октября реагировали уже с усталостью. Да и есть ли смысл снимать еще один, если все предыдущие никого ни в чем не убедили?

Есть, потому что об этом невозможно перестать говорить. И потом это фильм не только о Холокосте, это фильм о человеческой смелости, это исследование души – то, чем Хагай всегда занимается в своих проектах. Может быть, мы как раз недостаточно говорили о Холокосте, раз Израиль проиграл в информационной войне.

О репрессиях в России тоже говорили. И это тоже их не остановило.

Все всегда определяет режим. У нынешнего режима есть своя политика, направленная на уничтожение.

Ричарда III можно остановить?

Думаю, можно. Если бы я в это не верила, я бы не выходила на сцену. У нас с коллегами есть ощущение, что мы делаем нашим спектаклем что-то очень важное. Ведь со времен Шекспира ничего не поменялось, и так будет всегда. Всегда будет появляться Ричард III. Но в "Ричарде III" есть хэппи-энд. В конце концов он будет наказан.