"Музыка не должна быть памятником". Интервью с Гершоном Лейзерсоном, создателем клезмерского оркестра

Редакция NEWSru.co.il побеседовала с Гершоном Лейзерсоном – музыкантом, создателем и руководителем первого в Израиле оркестра клезмерской музыки.

Гершон родился в Калинине (Тверь), в Израиль репатриировался с семьей в 1991 году, в возрасте 10 лет. Теперь Гершон, отец троих детей, живет в поселении Сде-Боаз в Гуш-Эционе и уже много лет занимается клезмерской музыкой – сначала как один из лидеров легендарной группы "Ой Дивижн", а теперь как руководитель первого и единственного в Израиле клезмерского оркестра.

Беседовала Алла Гаврилова.

Как мальчик, родившийся под Москвой и выросший в Израиле, пришел к идишу и клезмеру? Это идет из семьи?

И да, и нет. Семья у меня была сионистская, дома изучали иврит, очень стремились в Израиль. Папа занимался всякой подпольной деятельностью – я помню, как он в ванной фотографировал учебники иврита, а потом печатал в лаборатории. Дома был израильский флаг. Всегда звучала израильская музыка, израильское радио или передачи "Голоса Америки" для советских евреев. Мы жили на шестом этаже десятиэтажки, и папа провел на крышу провода, чтобы ловить радиостанции. Поощрялся иврит, а не идиш. Но при этом у нас были пластинки клезмерской музыки. Папа прекрасный пианист, он играл еврейскую музыку дома. И у нас дома очень много пели. На все праздники, когда приходили гости, люди часами сидели за столом и пели песни на идиш.

Отец поощрял нас с братом изучать иврит, но дома был самоучитель идиша, и меня к нему всегда тянуло, с раннего детства. Я часто его открывал, как и другие книги на идиш. Кроме того, я всегда очень любил народную музыку, причем совершенно разную. Около дома моей бабушки была православная церковь "Белая Троица", и я часто слышал церковное пение. Слышал, как играют на свадьбах народную музыку.

У вас в семье соблюдали традиции? Была с детства какая-то связь с религией?

В праздники делали миньян, молились, в Песах возили из Москвы мацу. Для того, чтобы быть действительно религиозными, у нас было, пожалуй, недостаточно информации, но родители, как евреи и сионисты, хотели, чтобы существовала связь с еврейской традицией.

После репатриации мы поселились в религиозном кибуце Беэрот-Ицхак рядом с Петах-Тиквой, а потом переехали в поселок Кдумим в Самарии.

Мой старший брат стал действительно религиозным человеком. Я про себя так сказать не могу, но традиций придерживаюсь. Мне кажется важным, чтобы еврею не были чужими традиции – в той степени, в которой ему это подходит.

Почему тебе это кажется важным?

Для меня еврейство – это и есть традиция. Для меня быть евреем – это не только жить в Израиле и служить в армии. Для меня это – помнить то, что делали и соблюдали наши предки в течение двух тысяч лет. Отмечать праздники, знать в какой-то мере ТАНАХ. Это часть нашей культуры. И когда я вижу человека, который даже не из религиозных, а из чисто культурных побуждений старается помнить традиции, мне это кажется каким-то очень естественным и правильным.

Когда ты начал играть клезмер?

Я начал учиться играть на скрипке в шесть лет. И уже через несколько лет начал играть и сочинять какие-то еврейские мелодии, я же все время слышал их дома. Интересно, что мои учителя в советской музыкальной школе, которые не были евреями, это очень поощряли, помогали мне на уроках расписывать ноты и уделяли этому большое внимание.

Сразу после приезда в Израиль мы нашли музыкальную школу, и мой учитель оказался тоже из бывшего Союза, где занимался клезмерской, цыганской и народной музыкой. Когда мы переехали в Кдумим, я и там продолжил учиться. Лет в 14 я уже стал заниматься клезмером гораздо больше, искать ноты. Хотя учителя убеждали меня сосредоточиться на классике.

Я в то время хотел посвятить себя музыке и, когда призвался в ЦАХАЛ, поступил в ансамбль армейского раввината.

Какую вы там играли музыку?

В основном не еврейскую, а израильскую популярную музыку. Нас в ансамбле было человек десять и музыкальный руководитель, который сам писал аранжировки. Мы играли на присягах, выступали на праздниках. Много выступали на территориях, в Газе. И одновременно занимались патрулированием, стояли на КПП, охраняли поселения. Это был как раз период интифады, 2000-й год. Я помню, как мы приехали выступать в Хеврон, а там настоящая война. И вот ты отыгрываешь концерт, откладываешь скрипку, берешь "Галиль" и идешь в патруль…

А к концу службы я поступил в тель-авивскую консерваторию по классу контрабаса. При этом я продолжал играть на скрипке и начал брать уроки вокала, пел в хоре при филармонии, играл в разных оркестрах – в ашдодском симфоническом, в Израильской опере. А в консерватории сразу создал клезмерский ансамбль "Нигун хадаш", с которым мы начали выступать про всему Израилю.

А потом тяжело заболела мама. В 2006 году она умерла от рака. У меня был тогда непростой период, я стал все больше и больше отдаляться от классической музыки. Я ее люблю, но она становилась мне все более и более чужой. Я даже начал думать, что музыка, возможно, вообще не для меня. Я не чувствовал с ней настоящей связи, не чувствовал, что горю, живу музыкой. Это продолжалось несколько месяцев после смерти мамы, зихрона ле-браха. А потом я неожиданно получил мейл от руководителя клезмерского фестиваля в Монреале Джеффа Варшавского. Он писал, что был на концерте "Нигун хадаш", ему очень понравилось и он хочет пригласить меня на фестиваль. Так летом 2006 года я оказался на фестивале в Монреале.

Это было удивительно. Леса, озера и множество молодых людей со всего мира – евреи и не евреи – которые приехали играть клезмер. Это был такой клезмерский Вудсток. Там обучали клезмерским танцам, создавали ансамбли, мы ночами напролет, на берегу озера, до самого восхода играли клезмер. И тогда я понял, что клезмер – это совсем не заунывный стон обиженного еврея, это не только напоминание о Холокосте, как это часто воспринималось в Израиле. Это народные, и по большей части не религиозные песни – про любовь, про жизнь, про местечко. Кстати, я только тогда понял, насколько тесно клезмерская музыка связана с танцами, с движением, с каким азартом ее можно играть, и как она может увлекать публику.

И вот после всех этих открытий я возвращаюсь в Израиль, а тут – пустыня. Симфонические оркестры, которые играют Бетховена… Я ни в коем случае не хочу никого обидеть и очень люблю Бетховена, просто мне очень хотелось играть клезмер, и я не мог найти единомышленников. Многие музыканты говорили, что готовы играть клезмер на свадьбах в качестве подработки, но заниматься этим серьезно им неинтересно. На мое счастье, в Монреале одновременно со мной был еще один израильтянин, Асаф Талмуди, который сразу согласился ко мне присоединиться. Он позвал своего брата Эяля Талмуди, кларнетиста. Я привел своего знакомого из ансамбля армейского раввината Авихая Тухмана, к нам пришел певец Ноам Имбар. И мы начали играть клезмер на улице. Это обычно происходило поздним вечером в Тель-Авиве, в районе консерватории, где я тогда жил. Собиралась толпа, люди пили, курили, танцевали. Вечер обычно заканчивался появлением патрульных, которые тоже с нами плясали, а потом нехотя объясняли, что если мы не разойдемся, им придется выписать нам штраф. К нам часто подходили прямо на улице и звали выступить на свадьбе или вечеринке, мы никогда не отказывались. Никто из нас не ожидал, что это перерастет в нечто более серьезное, но вскоре мы начали выступать в тель-авивском баре "Левонтин 7". К тому моменту мы уже начали записываться. Ансамбль назвали "Ой Дивижн".

Где вы брали музыку и тексты?

Еще до того, как я побывал на фестивале в Канаде, я играл клезмерские мелодии, которые обычно играют в Израиле на свадьбах. А в Монреале я услышал совсем другой клезмер, это было даже на грани между клезмером и балканской музыкой, с влиянием Востока и турецких мелодий. Более энергичный клезмер, более быстрый, агрессивный, с огнем. Я привез оттуда ноты американской клезмерской музыки, и мы начали играть по ним. А потом я как-то нашел на улице рядом с мусорным баком, куда часто относят старые книги, книжку Моисея Береговского (музыковед и исследователь еврейского фольклора – прим.ред.), где были собраны несколько десятков мелодий украинских клезмеров конца XIX века. И наш начальный репертуар в основном состоял из мелодий из этой книги и нот, которые я привез из Канады. Конечно, мы постоянно искали новые ресурсы. Ходили, например, в Бейт а-Тфуцот, где огромная библиотека с записями. К нам на концертах часто подходили бабушки и дедушки и вспоминали песни, которые они знают. Мы записывали их и исполняли. Но, конечно, на свой лад.

Серьезно все для "Ой Дивижн" началось в "Левонтин 7". Мы начали с выступлений в самом баре, а потом на наши концерты стало приходить столько людей, что мы перешли уже в зал. И оказалось, что клезмерская музыка в Тель-Авиве может быть жутко популярна. Были концерты, на которых просто не хватало места. С нами стали выступать известные музыканты – мы играли с "Машиной", Шломи Шабат, Бэрри Сахаров. Мы стали гастролировать по всему миру – выступали в Азии, странах бывшего СССР, США, Канаде, Европе. У нас был достаточно традиционный репертуар, которому было больше ста лет, но мы играли его уже с израильской, а не галутной энергией, с хуцпой. Я очень люблю традиции, но мы совершенно сознательно разделили музыку и религию. Мы играли и пели нигуны как народную музыку, которая никого не призывает вернуться в лоно религии. Это было очень здорово, но в какой-то момент, как это часто бывает, нам захотелось заняться своими проектами, и каждый пошел своей дорогой.

И так возник Израильский клезмерский оркестр?

У меня давно была мечта создать именно оркестр, потому что не то что в Израиле, а даже в мире такого почти нет, есть только любительские. А я хотел создать настоящий "биг бэнд" – как те, что существовали в начале XX века в Европе и Америке. В Израиле были классические оркестры, оркестры, исполняющие восточную музыку – арабскую классическую, арабскую неклассическую, музыку восточных евреев. А клезмерского оркестра, полноценного оркестра, не было никогда.

И я не нашел ничего лучшего, чем написать в Facebook, что собираю клезмерский оркестр. Мол пусть все, кто хотят в этом участвовать, приходят завтра в парк Ган-Сакер в Иерусалиме под такое-то дерево. Я не ставил никаких условий, не требовал дипломов – просто написал, чтобы пришли те, кто знает меня и любит клезмер. Пришли человек 20. Мы начали играть, собралась толпа. А через два дня у нас был первый концерт. Нас увидел там кто-то из иерусалимского муниципалитета и пригласил на фестиваль, который должен был состояться через два дня.

Постепенно начал создаваться настоящий оркестр, у нас остались только профессиональные музыканты, мы стали выступать на различных фестивалях, не только клезмерских. В оркестре обычно играют 17-18 музыкантов. Записали первый альбом, сейчас записываем второй. Это уже не традиционная клезмерская музыка. Это музыка, которую пишу я, но основана она на традиционном клезмере. Я не хочу, чтобы музыка была памятником. Я верю, что она должна жить, быть релевантной, актуальной и нужной всем – не только ашкеназским евреям, но вообще всем тем, кто любит музыку и любит танцевать.

Я хочу, моя задача – создать клезмерскую современную музыку.

Что такое клезмерская современная музыка?

Мне трудно сформулировать это до конца, потому что все это происходит как раз сейчас, но это музыка с клезмерскими корнями на уровне гармонии и аранжировки. И музыка с клезмерским духом – мы ведь не сидим на сцене в костюмах, у нас идет постоянный диалог со зрителем, мы танцуем сами и втягиваем в танец публику, нам очень важна эта связь с людьми, которые пришли на концерт.

Кроме того, это еще и израильская музыка. Тексты состоят из нескольких языков, чаще всего в песнях звучат и идиш, и иврит, и английский. И это все новые слова. Написанные в Израиле, в 21-м веке.

А еще в наших песнях часто встречается суржик из русского и идиша, как пели когда-то в местечках.

Но при этом в песнях все равно звучит идиш. Почему?

Идиш – это такое сокровище, которое необходимо сохранить. На идиш написано столько прекрасных текстов, это огромная часть нашей культуры и невероятно обидно это терять. Пусть даже люди не понимают в моих песнях слова на идиш, но они привыкнут к их звучанию. Может, им даже захочется послушать и другие песни на идиш, другие группы, которые играют клезмер.

Мы клезмеры, мы играем музыку восточноевропейских евреев, но прекрасно понимаем, что израильским подросткам одного идиша будет мало. Поэтому в моих песнях есть иврит, поэтому тексты актуальны, поэтому музыка должна быть энергичной. Но главное – чтобы сцена горела, чтобы люди не могли усидеть на месте.

Почему именно оркестр? Из-за разнообразия музыкальных инструментов?

Когда пишешь музыку для большого состава, она получается гораздо более объемной, интересной, сочной. Кроме того, когда на сцене много хороших молодых энергичных музыкантов, происходит что-то очень настоящее.

Перед самой пандемией мы готовились пройти экзамены министерства культуры, чтобы получить статус признанного государством оркестра.

Что это означает?

Поддержку государства. Так же, как государство поддерживает Филармонический оркестр, Израильский андалузский оркестр. Потому что полноценный оркестр – это не три музыканта. Такой оркестр очень сложно содержать, проводить нормально репетиции, записываться. Нам нужна поддержка. К сожалению, из-за коронавируса все это отложилось, но я уверен, что, когда все это закончится, нас признают, и мы сможем выступать от имени клезмерской культуры и представлять Израиль как столицу клезмера. К сожалению, сейчас эта столица находится не здесь, а, скорее, в Нью-Йорке, но она должна быть именно здесь и будет здесь.

Как живут музыканты во время пандемии?

Мне трудно говорить за всех музыкантов, их очень много. Грустно, что нет заработка и нет концертов. Но, как мне кажется, для музыкантов это время открывает новые возможности. Как правило, у нас очень интенсивная жизнь. У меня сейчас должно было быть море концертов, в том числе за границей. Это требует огромной работы, и часто не только творческой, но и организационной. Я должен много работать с музыкантами. А теперь у меня есть время писать музыку, делать новые записи, реализовывать какие-то идеи, на которые раньше не было времени, думать о будущих проектах. И главное – писать и записывать. Конечно, сейчас не придешь в студию в Тель-Авиве, но мы уже выпустили во время карантина два клипа, записав их на телефоны. Один – наша версия традиционной песни на идиш начала XX века, которую еще Сестры Берри пели. Второй – клезмер-транс, песня для домашних занятий спортом. А еще мы записываем песню протеста фрилансеров – вместе с другими музыкантами. Это наша версия песни партии БУНД (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России, социалистическая партия, действовавшая в Восточной Европе с 90-х годов XIX века – до 40-х годов XX века). Все мы фрилансеры, все платим налоги, "Битуах Леуми" и так далее. А сейчас государство о фрилансерах совершенно забыло.

Конечно, я очень много думаю о планах на будущее – о том, что будет после пандемии.

Поделись планами.

Мы выпустим альбом израильской клезмерской музыки, в котором будет традиционный клезмер, израильская музыка и даже "мизрахи". И хотим сделать программу и начать ездить с ней по Израилю. Кроме того, я хочу создать проект внутри оркестра – записывать электронную клезмерскую музыку, которая будет звучать на дискотеках и вечеринках. В-третьих, я мечтаю о большом турне за границей. С оркестром мы еще не ездили в зарубежные гастроли, а нам есть, что показать и в Европе, и в Америке, и в России. Я уже веду переговоры с различными зарубежными промоутерами.

Как ты поселился даже не в поселении, а в форпосте?

Я всегда мечтал жить в деревне. Я с детства люблю природу, рыбалку, грибы, походы. Жена тоже хотела после рождения детей переехать в деревню. Так мы и оказались в Сде-Боаз. Теперь у нас свое хозяйство, огород, куры несут яйца, дети все время проводят на воздухе. И тут поразительные люди. Мы с женой соблюдаем традиции, но не любим крайности. А здесь живут и религиозные люди, и светские, и такие как мы. И каждый вечер субботы все жители поселка идут вместе в синагогу – даже люди, которые и Йом Киппур не соблюдают. У нас прекрасные отношения с соседями – палестинцами, никаких конфликтов, мы все живем и работаем бок о бок. Наши дома не стоят на частной земле. Сде-Боаз не совсем форпост, это довольно большой поселок. Думаю, мы в обозримом будущем получим статус законного поселения. Мы совсем рядом с поселением Неве-Даниэль.

Меня часто просят в интервью дать определение крезмерской музыке, и я начинаю объяснять людям про ее истоки, про лады и так далее. Но на самом деле клезмерскую музыку очень трудно определить словами, ее нужно чувствовать, ей нужно жить и дышать. Точно так же очень трудно объяснить, как мы живем здесь, в Гуш-Эционе. Трудно объяснить, что наша жизнь имеет мало общего с политикой и с тем, как показывают это в СМИ. Мы стоим сейчас в очереди в "Рами Леви" вместе с палестинцами – все мы в масках, все соблюдаем социальную дистанцию. На политическом уровне люди делают заявления и строят планы, а вот палестинец в соседнем поселке собрал виноград и открыл лавку, в которой он продает свой урожай. А мы хотим купить свежий и вкусный виноград и идем к нему. Мы ходим друг к другу в гости. Палестинцы строят нам дома и делают это гораздо лучше, чем еврейские подрядчики, а мы готовы платить им за это хорошую заплату. В нашем поселке нет и не будет забора, мы в них не верим, мы верим в понимание.

Знаешь, перед последним Суккотом со мной произошел очень наглядный случай, который хорошо это описывает. Сукку ведь по традиции покрывают ветками или пальмовыми листьями. И вот я вижу на дороге недалеко от поселка палестинца с телегой, нагруженной ветками и листьями как раз для строительства сукки. Я предлагаю ему все купить, мы договариваемся о цене, оба довольны сделкой, и вдруг откуда ни возьмись к нам из-за поворота подлетает микроавтобус, визжит тормозами, останавливается, и из него высыпают какие-то шведские, кажется, борцы за права человека, и начинают кричать на меня и обвинять в том, что я запугиваю и притесняю этого палестинца. Я пытаюсь им объяснить, что мы с ним торгуемся, а вы нам мешаете, но меня, конечно, никто не слушает. В общем, того мужика они схватили и куда-то увезли спасать, а я пошел домой и купил листья у другого палестинца. Жизнь – она не всегда такая, какой ее видят те, кто ею не живет.