Роднянский: "Надо показать фильм о трагедии 7 октября всему миру". Интервью
Александр Роднянский – один из немногих русскоязычных представителей киноиндустрии, который последовательно и неуклонно поддерживает Израиль после трагических событий 7 октября. У него нет израильского паспорта, и он никогда не собирался жить в Израиле. Гражданин Украины, он создал лучший украинский телеканал "1+1", а потом, переехав в Россию, вывел корпорацию "СТС Медиа" на американскую биржу NASDAQ и стал, с одной стороны, продюсером российских блокбастеров, возглавлявших кассу, а с другой, продвигал независимых режиссеров, фильмы которых регулярно побеждали на мировых кинофестивалях. В его фильмографии картины "Левиафан" и "Нелюбовь" Андрея Звягинцева, "Дылда" Кантемира Балагова, "Облачный атлас" Тома Тыквера и сестер Вачовски, "Солнце" Александра Сокурова. В общей сложности более 30 картин, снятых в России и на Западе. Его картины четырежды номинировались на премию Американской киноакадемии "Оскар", а с 2016 года Роднянский и сам стал академиком. С началом российского вторжения в Украину он уехал из России, за призывы немедленно остановить войну получил в РФ титул "иноагента". Работает в США и Европе. О том, почему Израиль проигрывает информационную войну, как фильмы о Холокосте не смогли предотвратить новый всплеск антисемитизма, почему фильм о 7 октября должен увидеть весь мир и в чем сенсация нынешнего "Оскара", Александр Роднянский рассказал в интервью NEWSru.co.il.
Беседовала Алина Ребель.
Александр Ефимович, мы с вами знакомы еще с Москвы, и Израиль никогда не был в центре ваших интересов, как мне кажется. Почему сегодня вы чуть ли не каждый день пишете и говорите о происходящем в Израиле?
У меня давнее теплое отношение к Израилю. Впервые я побывал в нем еще за несколько лет до установления дипломатических отношений с Советским Союзом, в 1989 году. С тех пор я его нежно люблю. Ну и, конечно, я рос в еврейской семье в те годы, когда Израиль в СССР был демонизирован до крайности. Когда мне было лет пять, мой брат приехал из советской армии на побывку. И они разговаривали с моим папой, а я возил машинки по ковру. Помню, как они сказали: "Наши передали, что наши сбили шесть самолетов". Я спросил, а кто эти "наши", где эта война происходит, и они оба засмеялись. Война была в Израиле. Потом я пошел в школу, где говорили про "израильскую военщину", помню антисионистские комитеты во главе с заслуженными евреями Советского Союза. Так что у меня всегда было особое отношение к Израилю. Так сложилось, что я никогда не жил там и даже не оформлял гражданство, как многие делают сегодня, чтобы свободно перемещаться по миру. У меня такой необходимости не было. Но поскольку я никогда не жил в Израиле, то считал это неправильным.
На прошлой неделе вы приезжали в Израиль впервые с начала войны. Страна изменилась?
Сейчас я приехал по приглашению моих друзей из израильского Фонда кино, потому что они организовывали питч нескольких очень важных израильских кинопроектов, и очень хотели, чтобы эти проекты послушали, оценили и поддержали международные продюсеры, компании, производственные студии. Впечатлений у меня несколько. Конечно, невозможно не восхищаться оптимизмом израильского общества, в котором есть удивительное умение жить как будто рядом нет войны, при этом с полным пониманием того, что она есть, с мальчиками и девочками в военной форме с автоматами, волочащимися за спиной. Да, сирены. Но сирены я слышал в Украине, они меня уже сегодня не удивляют – это какой-то безумный мир, в котором постоянно звучат сирены. Но меня удивило то, что многие из тех, с кем я общался, не отдают себе отчет, что проблема, кажущаяся им сугубо израильской и безумно важной именно для Израиля, давно стала международной и взрывоопасной для Израиля и для всех евреев во всем мире. Я имею в виду реакцию на войну в Газе международного сообщества. Так получилось, что мои знакомые в Израиле в основном сабры. Я давно и очень хорошо их знаю. Мы делали фильм с Ари Фольманом ("Где Анна Франк?", 2021) – если не лучшим, то одним из самых лучших израильских режиссеров, знаком и дружу с многими израильскими кинематографистами. И мне показалось, что моих израильских коллег значительно больше волнует судьба правительства Нетаниягу и его перспективы в роли премьера или наоборот (большинство из них придерживаются левых взглядов, поэтому они бы предпочли, чтобы его там не было), чем то, что происходит на улицах западно-европейских и американских городов. А там происходят, честно говоря, совсем безумные вещи, которые меня жутко обеспокоили, потому что я наблюдал это и в Берлине, и в Лондоне, и во Франции, и в Америке.
Вы имеете в виду пропалестинское и антиизраильское движение?
Да, я сталкиваюсь постоянно с этими людьми, которые выходят на демонстрации с добрыми сердцами, со светлыми лицами и сопереживают тем, про кого они толком ничего не знают. Уровень невежества колоссален. Уровень непонимания ситуации возмутителен. Я всегда говорил, что Израиль, конечно, не участвует по-настоящему в информационной войне, которую давным-давно ведет не столько ХАМАС, сколько солидарное террористическое сообщество, поддержанное иранскими и катарскими деньгами. И университетская публика от профессоров до аспирантов и студентов и просто интеллигентные люди, разделяющие леволиберальную повестку, конечно, сегодня занимают крайне непримиримую антиизраильскую позицию. И это, конечно, не может не волновать, потому что судьба Израиля во многом связана с поддержкой Соединенными Штатами.
Поддержка пока вроде бы остается. Но чем вы объясняете разгул антиизраильских настроений в мире?
Вот смотрите, по опросам 76% американцев поддерживают Израиль, и это действительно так. Но вот на днях открылся кинофестиваль Сандэнс, важнейший фестиваль американского независимого кино, то есть кино за пределами больших голливудских студий. И там, конечно, организовали пропалестинский митинг, куда пришла израильская актриса Ноа Тишби с микрофоном и задала вопрос: от какой реки и до какого моря они хотят видеть Палестину. И никто не смог ответить! Версии были от Черного до Красного, но ни разу не Средиземного. А на вопрос, что делать с Израилем, они предлагают его "распустить". Еще какая-то интеллигентная дама лет шестидесяти договорилась до того, что в Газе нет ХАМАСа, есть только евреи. То есть уровень невежества чудовищный. Но люди выходят с флагами, стоят, кричат. И мало кто, кроме Тишби, интересуется их информированностью. У меня возникло ощущение, что в Израиле недооценивают эту угрозу, очень важную, очень экзистенциальную, и способную поколебать позицию страны в будущем. Потому что если США перестанут поддерживать Израиль, это будет, прямо скажем, не очень хорошо. А лево-либеральный сегмент Демократической партии, его молодая часть, очень пропалестински настроен. Хотя, конечно, пока они ведут себя сдержанно, понимая, что конъюнктура сейчас не на их стороне. Кроме того, постоянно растет количество мусульманского населения Соединенных Штатов. Я вчера шел по Нью-Йорку. А здесь сейчас очень холодно. Всего 12-13 градусов мороза, но очень ветрено. И вот прямо на земле, на улице собралось человек пятнадцать на намаз. Постелили коврики и молятся. Их становится все больше и больше. Не обращать на это внимания, не вести информационную разъяснительную работу нельзя. Войну за Израиль на информационном поле сейчас ведут не израильтяне. Например, Бен Шапиро свозил в Аушвиц Илона Маска, который, я думаю, до недавнего времени был такой же невежественный парень в этом вопросе. Но он съездил, был потрясен, и теперь формулирует свою позицию жестче, чем я. Или журналист Дуглас Мюррей, который включился в борьбу за израильскую позицию. Но этого недостаточно. Нужно больше информировать, делать фильмы, нужно добиваться, чтобы эти фильмы видели, нужно не просто снимать кино с гуманистических позиций, нужно, чтобы израильские фильмы были полезны для понимания ситуации здесь. Иначе победят СМИ, получающие финансовые вливания арабских государств.
Фильмы делать надо, но большая часть израильских фильмов, которую видит и принимает западная аудитория, которую показывают на международных фестивалях, чаще всего представляет Израиль как несправедливо угнетающую палестинцев силу. Ваши израильские коллеги после 7 октября изменили оптику? Задумались о том, что придется менять подход ради выживания?
Мне трудно сказать, насколько изменились настроения. Израильский кинематограф действительно в основном представлен людьми, которые придерживаются леволиберальных убеждений. И это общемировая тенденция – во всем мире кинематографисты демократы или левые, как это принято называть. В Голливуде открыто поддерживают республиканцев только могучие старики типа Клинта Иствуда, Джона Войта или Роберта Дюваля. И это тоже объяснимо. Функция искусства как такового и кино в частности – сочувствие и поддержка униженных и оскорбленных, слабых и подчиненных, функция сочувствия. Естественно, это сильно и в Израиле. А кого видят в качестве обиженных и оскорбленных? Конечно, палестинцев. И фильмы, высказывающие критику в отношении Израиля, с удовольствием берут на кинофестивали за пределами Израиля. Как, впрочем, и фильмы, высказывающие критическую точку зрения на Соединенные Штаты, на Россию. Всегда в цене честный, трезвый взгляд на проблемы внутри страны.
Вспоминаются "Левиафан" и "Нелюбовь", спродюсированные вами фильмы Андрея Звягинцева, принятые с восторгом на Западе, но совсем не вызвавшие поддержки на родине.
Да, нас со Звягинцевым обвиняли всегда именно в этом – в том, что мы никак не можем понять, до какой степени прекрасна Россия, и все время ее критикуем. В этом, на самом деле, есть какая-то функция кино. Оно как бы предлагает зеркало, подсовывает его обществу под нос и говорит: "Ну, посмотрись же в него". Проблема с израильским кинематографом состоит в том, что нет, или практически я не видел, талантливых фильмов с другой позицией. Критически мало. Например, мне очень нравится "Вальс с Баширом", это выдающаяся картина, построенная на личном опыте, очень талантливо и неожиданно и, я бы сказал, инновационно для того времени придуманная – документальный фильм, по факту, сделанный как анимация, фильм потрясающей силы. Он не случайно выиграл "Золотой глобус" и был включен в шорт-лист премии "Оскар". На мой взгляд, жюри в Каннах несправедливо обошло его наградой. Но это фильм критичный по отношению к Израилю, потому что Арье Фольману не посчастливилось служить в те времена, когда происходила операция "Мир Галилее", он был участником войны в Ливане и свидетелем того, что случилось в лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила, где марониты-фалангисты вырезали палестинское население в ответ на убийство президента Ливана, представителя христианского маронитского сообщества Башира Жмайеля. Вот, собственно говоря, об этом он и делал фильм. И такого рода фильмы только украшают Израиль. Просто во времена критические, конечно, нужны другие фильмы тоже.
Так они будут, как вы поняли по настроению ваших коллег?
Я, посмотрел очень талантливый фильм, в котором хочу принять участие. Он снят сразу после 7 октября в местах, где это происходило. Это очень талантливо, на мой взгляд. Но режиссер (не буду называть фамилию) придерживается левых взглядов. И я вижу, что ему очень хочется приравнять трагедию, произошедшую 7 октября, к тому, что происходит сегодня в Газе. А я ему на это говорю, что мне кажется аморальным говорить сейчас о трагедии других народов. В особенности, когда речь идет о войне. Давайте говорить о собственной боли. Никто же не говорит, что надо призывать к войне, к убийству. Но мы все понимаем, что речь идет о войне с террористами. И мы верим в то, что есть жители Газы, которых нужно спасти от ХАМАСа, потому что они там заложники. Я не верю в то, что все без исключения там звери. Да, есть масса зараженных пропагандой людей, как и в России. Но как только уйдет этот режим, падет или исчезнет, изменятся обстоятельства, изменится и настроение. Поэтому я каждый раз говорю, что сейчас нужны израильские фильмы о собственной боли, о том, что случилось 7 октября.
Захотят ли смотреть?
На мой взгляд, огромная ошибка, что не показали смонтированный Армией обороны Израиля фильм, который в закрытом режиме показывали журналистам, каким-то отдельным политикам. Кто-то не хотел смотреть вовсе из политических соображений или просто из собственной гигиены, или не желая это переживать. Но мне кажется, что надо было заставить смотреть всех, потому что это страшно. И это не просто вызывает ужас и отвращение, оно легитимизирует, делает понятным право на военный ответ. Потому что после того, что произошло 7 октября, военный ответ был единственной возможной реакцией. О чем разговаривать со зверьем, которое вырезало 1200 человек от мала до велика и захватило 240 человек в заложники? Обменять всех на всех? Это маловероятно. Поэтому надо было показать фильм о трагедии 7 октября всему миру. На то, чтобы сформировался феномен Холокоста в свое время, ушли годы, два десятилетия. Он по-настоящему сложился только в 70-е годы. А слово "Холокост" закрепилось в сознании только в 1978-м, когда в эфир немецкого телевидения вышел одноименный четырехсерийный американский сериал. Он произвел немыслимое впечатление на немецкую аудиторию. Его посмотрел каждый второй взрослый житель Германии. Только тогда следующее поколение немцев согласилось с ощущением вины и ответственности за произошедшее. 7 октября надо сделать столь же значимым элементом Холокоста. Надо объяснить, почему это такая травма, почему это такой силы шок для Израиля. Надо, чтобы увидели, как младенцев и стариков убивают под гогот и улюлюканье. И радостно звонят маме: "Я счастлив, я молодец, ты можешь мной гордиться, я убил целых 10 евреев". А потом в школах, причем под патронажем ООН находят оружие и входы в туннели. А учителя этих школ, около 3000 человек, приветствовали и радовались резне. И это школы ООН. Можно себе представить, что происходило в религиозных школах. Это все нужно показывать, объяснять миру.
Александр Ефимович, мы объясняли, снимали фильмы про Холокост, строили музеи Холокоста, возили туда школьников. Но реакция мира после 7 октября, мне кажется, показывает, что все это не сработало совершенно.
Этого хватило на одно-два поколения. А говорить надо постоянно, каждый раз заново. За последние десятилетия забыли, самоуспокоились. Не только израильтяне, евреи во всем мире. Ведь не случайно поколение Байдена в Соединенных Штатах жестко и бескомпромиссно поддерживает Израиль. А вот люди 30-35 лет – нет. Они уже мало что знают, у них в школах об этом уже не говорили. Последние фильмы о Холокосте, которые потрясали аудиторию, вышли в прошлом веке. "Список Шиндлера", самый знаменитый массовый фильм на эту тему, снят в 1993 году. Прошло 25 лет, с тех пор выросло целое поколение. Что они видели? Старые фильмы они не смотрят, про нацизм они мало что знают. Они все узнают из постов в TikTok. Всю информацию, все знания они черпают оттуда. А TikTok давно во власти, условно говоря, "защитников Палестины". Поэтому нужно заново искать пути общения с ними, заново убеждать. Это реальный вызов, и его нужно принять.
Вы упомянули сериал "Холокост" как пример фильма, который совершил переворот в общественном сознании. Но мы же с вами видим, что такой переворот не произошел в России, например, за все годы свободы, когда снимались десятки фильмов о преступлениях советского режима. Когда вы с Андреем Звягинцевым выпустили "Левиафан", его просто не заметила массовая аудитория.
Нельзя сравнивать "Левиафан" с влиянием по-настоящему популярных в массовом сегменте фильмов, просто некорректно в том плане, что "Левиафан" был адресован критически мыслящей аудитории, понимавшей, о чем идет речь. А таких фильмов, как "Список Шиндлера" и "Холокост", так и не появилось. Причем этот самый "Холокост" ни разу не выдающийся проект. Линейный, мелодраматичный. Да, там играла на тот момент еще неизвестная Мэрил Стрип. Но самое главное, это сработало для немецкой аудитории, да и в Америке его посмотрело 120 миллионов человек. Это была мелодраматическая сага двух семей, немецкой и еврейской. И именно такие саги влияют на широкую аудиторию. А в России сегодня, судя по всему, влияет "Слово пацана", раз оно стало таким массовым событием. В свое время там влиял "Брат" или сериал "Бригада". Таких проектов про Холокост, которые производили бы революцию в сознании аудитории, давно не было, хотя постоянно выходят прекрасные фильмы на эту тему. Чтобы был эффект, нужно, чтобы огромные режиссеры, как в свое время Стивен Спилберг, захотели их делать. Спилберг, который перед этим снял "Челюсти", "Индиану Джонс". Так что кино влиять способно. Но определенное кино в определенные моменты времени.
Вы в России делали фильмы, которые в том числе и влияли. И если "Левиафан", говоривший правду о путинской России, действительно не был проектом для массовой аудитории, то "Сталинград" и "Седьмая симфония" – были. Они достигли зрителя. И, с моей точки зрения, в какой-то мере поспособствовали формированию милитаристского сознания, романтизации войны, которая стала легитимизацией агрессии против Украины. Получается, что одной рукой вы пытались вести разъяснительную работу, а другой продвигали востребованную государством повестку?
Я совсем не согласен с вами. Особенно про "Сталинград". Да и про "Седьмую симфонию" тоже. "Сталинград", если помните, невзлюбила тогда вся официозная тусовка. На то было две причины. Во-первых, они считали, что войну не так показывают. Это был такой а-ля Майкл Бэй (один из самых кассовых режиссеров планеты, автор картин "Перл-Харбор", "Армагеддон" и другие. В совокупности его фильмы заработали 5,7 млрд долларов – прим.ред.). Они считали, что "Сталинград" получился гламурный. Да, это был фильм-аттракцион для молодой аудитории. Но (и это вторая причина, почему им не понравился фильм) там была история, которую мы позаимствовали в романе Василия Гроссмана "Жизнь и судьба", даже права на нее выкупали. Это история отношений немецкого офицера с русской девушкой. Мы ее взяли, потому что там был человечный немец. Он был враг, он хотел победить, но он был человеком, дико уставшим от войны. Мы пытались показать в немцах не только врагов, но и живых людей. И в этом смысле этот фильм был скорее антивоенным.
Вряд ли массовая аудитория это поняла.
Об этом многие писали. И это был 2013 год. Трудно в те времена было представить, что мы все вместе доведем ситуацию до огромной войны в Украине, и уж меньше всего кто-то на эту тему говорил, думал, что мы выращиваем милитаристское сознание. Сейчас вот вышел фильм "Воздух" Алексея Германа-младшего, который в своих интервью даже не дает себе труд Украину называть Украиной. Он говорит, что идет война России с Западом, как бы лишая Украину государственности. Одни говорят, что фильм получился антивоенный, другие, что чисто милитаристский. Я не видел, но допускаю, что там это все есть. И мы свой фильм делали так же – фильм о людях, которые погибли на страшной войне, сделанный современным языком.
Допустим, в фильме о войне невозможно избежать романтизации войны. Но в сериале "Седьмая симфония", который вроде бы рассказывает историю героического исполнения Седьмой симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде оркестром Карла Элиасберга, зачем-то появляется лейтенант НКВД Анатолий Сергеев и перетягивает на себя интерес и симпатии аудитории. Это ведь тоже работало на легитимацию путинского режима.
Проще всего мне было бы сказать вам, что это было нужно телеканалу, но это будет неправда. Это ведь историческая правда – была команда Жданова, которую Кремль направил, чтобы доставлять партитуры, помогать оркестру. Мы же не могли переписать историю.
Допустим. Но Сергеев там главный действующий, созидающий персонаж, а не Элиасберг.
А мне кажется, арка главного героя там тоже хороша. И мы специально выбрали на роль Сергеева актера Алексея Кравченко, который свою первую роль сыграл в страшном, самом сильном советском фильме о войне "Иди и смотри". Но, конечно, все эти фильмы – производные от обстоятельств в стране, они несут на себе отпечаток жизни в этой стране.
В какой стране вы сегодня? Вы и до вторжения России в Украину работали на Западе, так что вас нельзя назвать художником в изгнании. И тем не менее как вы ощущаете себя, не имея больше возможности работать в России?
Так сложилось, что я очень много путешествовал. Работал в Германии, работал в Соединенных Штатах, естественно, состоялся в Украине, работал в России. Моя жизнь меняется не в первый раз. Я даже думал написать книжку и назвать ее "Шесть жизней". Столько раз я проходил через совокупность абсолютно новых обстоятельств, новое место жизни, новую работу, новый взгляд на мир, новый круг контактов, круг друзей. Я совершенно спокойно себя чувствую, признаюсь честно, я всю жизнь легко адаптировался. Может быть, потому что у меня еврейский характер, я очень адаптивен. В Новый год я понял, что 85% поздравивших меня в Новый год, это люди Запада. Это произошло всего лишь за два года. Я очень любил Москву. У меня там было очень много друзей, и это меня очень держало. Хотя, честно говоря, с 2014 года мне там было непросто. Давили, не хотели помогать, мы практически не получали государственные деньги, в отличие от других продюсеров. Мы вроде бы неплохо жили, но я чувствовал антипатию очень многих, прежде всего официальных органов. И все, кто понимал, чем я занимаюсь, говорили, что давно пора сфокусироваться на международном кино и телевидении. Чем я, собственно, сейчас и занимаюсь.
Расскажите.
В этом году у меня запланировано производство шести фильмов. Это все международные проекты с большими звездами, с очень известными режиссерами. То есть я занимаюсь тем же, чем занимался и раньше, только в чуть больших масштабах.
Среди этих имен есть российские режиссеры?
Есть Кантемир Балагов, с которым у нас два проекта. Оба будут на английском языке и снимаются в Америке. Он написал два невероятно сильных сценария. Необычайно талантливый человек. В этом году снимем один фильм и, дай бог, в следующем году второй. Надеюсь, все получится. В Америке, как ни странно, в отличие от России, все двигается намного медленнее. Медленнее принимаются решения, медленнее и сложнее находятся деньги. Потому что в Америке кинематограф – это функция бизнеса, и там нет государственных или общественных дотаций, а в России это функция политики или культуры. Как и в Европе, пожалуй. Соответственно, деньги в России находятся легче, потому что там огромные государственные бюджеты. И сейчас их стало раза в три-четыре больше. Зато жизнь фильмов, снятых в Америке, гораздо значительнее, они становятся универсальными, путешествуют по миру, создают вокруг себя репутацию. Параллельно мы развиваем несколько проектов еще с рядом близких мне режиссеров. Я очень осторожно пока говорю, не называя имена, потому что не знаю, как это скажется на жизни людей, которые либо не полностью уехали из России, либо оставили там семьи, имущество. Я не хочу им навредить. Я ведь токсичный, со мной избегают разговаривать, встречаться. Даже мои очень в прошлом близкие друзья, случайно оказывающиеся в Европе, предпочитают со мной общаться в темноте, в каких-то скрытых местах как в шпионских фильмах. Чтобы случайно их нигде вместе со мной не увидели, не сфотографировали. Я не шучу.
Вы и раньше работали не только с российскими режиссерами. Сейчас линейка расширится?
Я работаю сейчас с режиссерами со всего мира. Среди них очень много европейцев, поскольку мне легче, чем классическим американским продюсерам, понимать их образ мышления и психологию. Вот, например, сейчас мы делаем большой масштабный фильм в Голливуде. И я привел режиссера из Европы. Она была номинирована на "Оскар", очень талантливая постановщица. А мой партнер – именитый американский продюсер, обладатель "Эмми", снимал знаменитые сериалы. И я вижу, как по-разному мы общаемся с режиссером.
В чем это выражается?
У меня есть, скажем так, презумпция доверия к кинематографистам, а он исходит из американской модели, в которой режиссер – это профессионал по найму, который обязан выполнять сформулированные продюсером задачи. Поскольку я всю жизнь работаю в премиальном сегменте, сегменте качественного телевидения или кино, я привык работать с очень талантливыми людьми. А с ними нужно работать, уважая их, понимая их, разделяя их ценности, даже не являясь их другом. И в этом смысле если студии заинтересованы в том, чтобы с ними работали талантливые люди не из Америки, то с ними нужно уметь договариваться. Поэтому я оказался удобен для американских студий и телеканалов как хаб для талантов вне Америки. Мы и с Латинской Америкой сейчас развиваем проекты. И это в основном очень известные имена, оскаровские лауреаты, номинанты.
Кстати, про "Оскар". Мы разговариваем в разгар премиального сезона, на днях объявили номинантов на "Оскар". Вы являетесь членом Американской киноакадемии, поэтому не буду спрашивать о ваших фаворитах, но как бы вы охарактеризовали итоги этого киногода?
Мне кажется, это один из лучших "Оскаров" за последние годы. Самый интересный, потому что в номинациях представлено очень разное кино – есть крайне успешные коммерчески, большие фильмы, которые посмотрела широкая аудитория. И это важно, потому что в последние годы ключевая претензия к "Оскару" была в том, что массовая аудитория не знает фильмов конкурса. В прошлом году победил, например, при всем уважении к его успехам, очень маленький фильм "Все везде и сразу". А сейчас есть и "Оппенгеймер", и "Барби", и очень громкий фильм "Убийцы цветочной луны" Скорсезе. А с другой стороны, есть абсолютные чемпионы так называемого авторского сегмента кинематографа. Номинирован на лучший фильм года победитель Каннского кинофестиваля – "Анатомия падения" Жюстин Трие, и Венецианского фестиваля – крайне европейский фильм Йоргоса Лантимоса "Бедные несчастные" с одиннадцатью номинациями. Это просто немыслимо, он приблизился по количеству номинаций к "Гладиатору" (фильм "Гладиатор" был номинирован в 12 номинациях и получил пять статуэток "Оскар" в 2000 году – прим. ред.). И немецкоязычный черно-белый фильм "Зона интересов" о том, как живешь и стараешься не замечать происходящего рядом Холокоста, тоже получила номинацию. После наград в Каннах (Гран-при и приз FIPRESSI – прим.ред.). В этом году девять фильмов из Канн номинированы на "Оскар". Это говорит о том, как сближается европейский кинематограф с американским. То есть "Оскар" действительно стал настоящим чемпионатом мира по кино.
