"Дядя Ваня" в Израиле: Андрей Кончаловский попытался разгадать секрет Гудини
Спектакль Андрея Кончаловского "Дядя Ваня" напоминает представление великого фокусника Гудини, вошедшего в историю благодаря своей способности освобождаться от оков, цепей и замков.
Как настоящий волшебник, не опасающийся разоблачений, Кончаловский несколько раз во время спектакля предлагает публике удостовериться в том, что никакого мошенничества тут нет: рабочие сцены, меняющие декорации, и деловитая помреж, дающая сигнал к продолжению действа, напоминают о том, что перед нами всего лишь постановка. Однако ткань спектакля, нарочито разорванная, срастается без швов уже в следующее мгновение. Но все это лишь пролог, вступление к фокусу, а не сам фокус, который предстоит проделать чеховским персонажам.
Каждый из них пытается освободиться от сковывающих его цепей по-своему. Дядя Ваня Павла Деревянко – с помощью эксцентричной клоунады, профессор Серебряков Александра Филиппенко – с помощью виртуозного манипулирования окружающими, Астров Александра Домогарова – с помощью работы и водки, Соня – работы и молитвы. Разумеется, Кончаловский заранее знает, что трюк с освобождением не удастся никому из них, однако это не мешает ему – а вместе с ним и зрителям – следить за отчаянными попытками разорвать веревки и отомкнуть замки, ахать, ужасаться и восхищаться. Спектакль "Дядя Ваня" – необычайно азартное зрелище.
На белом заднике время от времени появляются то кадры, снятые в центре современной Москвы, то фотографии, найденные в семейном альбоме начала прошлого века. Однако напоминанием о том, что режиссер спектакля является, прежде всего, кинорежиссером, становится не это, а необъяснимый эффект камеры, внезапно "наезжающей" на того или иного персонажа, "укрупняющей" его лицо и глаза; паузы, которые хочется удержать, чтобы рассмотреть подробности: забинтованный палец Сони, рваный носок Астрова, клоунский нос дяди Вани.
Тем, кто не может освободиться – приходится прятаться, так же, как Соня прячет от всех свои волосы и руки. Подобно иллюзионисту, Кончаловский, прямо на глазах зрителей, создает из света и белого тюля образ покойной матери Сони, первой жены Серебрякова. Она раскачивается на садовых качелях как на цирковой трапеции, появляясь тогда, когда все кончено, а лес, посаженный Астровым – как и вишневый сад – уже вырублен.
