"Разум и чувства" – гастроли Полины Осетинской в Израиле
Интервью – Севиль Велиева и Константин Блюз
Наш первый вопрос связан с начинающимися гастролями в Израиле. Что вы будете играть – как вы сформирована программу?
Эта программа для меня необычна – слишком традиционна. Я занимаюсь гораздо более авангардными произведениями, играю много современной музыки, но для моих первых сольных гастролей в Израиле меня попросили не "отпугнуть" публику. Поэтому я составила классическую программу, из трех китов: главный, с моей точки зрения, композитор всех времен и народов Иоганн Себастьян Бах, потом Бетховен и Иоганнес Брамс, который внес очень много симфонизма в музыку и создал свой собственный фортепианный язык. Причем последовательность исполнения очень важна.
- Приобрести билеты на концерт Полины Осетинской
Почему?
Я назвала программу "Разум и чувства". В первом отделении, где звучит Бах, мы говорим о Боге, высших инстанциях и о том выборе, который делает человек. А во втором отделении – человеческих чувствах, которые руководят нами в обход разума.
Вы считаете, что Бах находится вне своей музыки, а Брамс - внутри?
Бах абсолютно "над". У него было двадцать детей, он любил выпить и вообще был веселым страстным человеком, а его музыка относится к той прекрасной поре, когда люди не считали каждый своих чих достойным поэмы. В романтической традиции чувства, переживания человека, его богатый внутренний мир стали объектами исследования. В эту фазу вошел Бетховен и на излете XIX века – Брамс, как поздний романтик. Но к замыканию круга – 119-й опус, из последних произведений Брамса, в котором он отходит от человеческих переживаний и возвращается к Высшему разуму.
То есть, 119-й опус – это монолог главного героя, его размышления?
Совершенно верно. Он написан другим языком, но апеллирует к тем же материям, что и Бах.
Считаете ли вы, что есть какие-то эталонные исполнения данных сочинений? Иначе говоря – вы создаете музыку с чистого листа, как будто до вас никто не играл ее раньше – или берете за основу чью-то интерпретацию?
Я принципиально не слушаю ничьих исполнений, чтобы на мое восприятие не влияла ничья игра. Иначе получается что-то очень усредненное. Сложно дается индивидуальное прочтение, если ты слишком глубоко погрузился в чужие трактовки. Поэтому в том, что касается Баха – честно, у меня нет любимых исполнителей. "Чакону" все играют виртуозно, страшно быстро и страшно бессмысленно. А ведь "Чакона" Баха – Бузони - это дорога на Голгофу, это постоянное преодоление препятствий, это не может быть каким-то экзерсисом.
"Итальянский концерт" – блестящая светская вещь, но потом, через "Сицилиану", мы приходим к пику первого отделения, и это дорога на крест, виа Долороза.
А дальше вступают уже человеческие страсти. "Аппассионату" я играю уже много лет, играла в детстве, так же, как и итальянский концерт, и потратила много сил, чтобы перестать играть так, как в детстве. Брамс для меня – свежий композитор, недавно выученная музыка, еще не прошедший все стадии исполнительского отношения.
Вы были в детстве вундеркиндом. Как вам кажется, когда зритель идет на вундеркинда – а сегодня их много благодаря Youtube – он планирует послушать музыку или посмотреть на диковину? Помню концерт победителей конкурса им. Рубинштейна в Хайфе – вас, слава Богу, миновала чаша сия?
Да.
…в концертный зал, рассчитанный на 700 человек, пришло больше тысячи, и триста ушли домой – в то время, как прекрасному пианисту дай Бог собрать две трети зала.
Люди падки на сенсацию – как со знаком плюс, так и со знаком минус. Я ведь прекрасно помню взгляды людей, которые приходили на меня посмотреть, и априори, вне зависимости от того, издам я какие-то звуки или нет, были настроены иначе, чем когда на сцену выходит сорокалетняя женщина. Эта пагубная, неистребимая страсть людей к сенсациям, к чему-то горяченькому, свеженькому, годненькому, и к тому же еще замешанному на перцепциях – вот, ребенок, такой маленький, и такая лапусечка…
И такой большой черный рояль, и много дядей-музыкантов…
Человек так устроен – он острее реагирует на все, что связано с детьми. Вместе с тем есть примеры, когда на концертах пожилого, довольно грустного, совершенно не светского человека, Григория Соколова, публика тоже разносит концертные залы: мест нет никогда, билеты раскупаются в первый же день.. Впрочем, также заполняются залы на концерты каких-то очередных лауреатов, которые изготавливаются в одной пробирке.. . Таких лауреатов, по-моему, уже пруд пруди, и это не очень хорошо. Недавно вот наткнулась на отзыв своего друга… В Берлинскую Филармонию приехало играть очередное дарование – не то аргентинское, не то португальское – огромные рекламы, прекрасный зал, кудаочень трудно попасть – и мальчик играл из рук вон плохо, так играли в восьмом классе музыкальной школы. Механизмы отбора сегодня крайне субъективны и не поддаются никакому логическому объяснению.
Ваша игра того времени, она ведь сохранилась? Это большая удача – мы же не знаем, как играл Моцарт в шесть лет, да и другие вундеркинды прошлого… Хотя, мне кажется, Менухин в пятнадцать играл лучше, чем когда бы то ни было. Так вот, если абстрагироваться от возраста, как бы вы оценили тогдашнюю вашу игру?
Ну кому же придет в голову это сегодня слушать?
Ну, мне вот пришло, например.
Вы рисковый человек, не знаю, я вот никогда не переслушиваю свои записи. Мне кажется, это такой ужас нечеловеческий, я их слушать не могу…Там есть кое-какие пристойные вещи, концерт Моцарта… Но остальное… Оставим это, как говорится, потомкам.
А вот другой вопрос, который всегда хочется задать выдающимся музыкантам. Некоторые из них виртуозы, другие играют более чувственно, но почти никто, в отличие от знаменитых исполнителей прошлого, не пишет музыку. Регер, Пабст, тот же Бузони оставили наследие и как композиторы, у скрипачей это вообще повсеместно. И вот, где-то в тридцатых годах XX века это закончилось. Огромное количество великолепных пианистов блестяще исполняют написанное веками, но перестали сочинять.
Никогда в жизни мне не пришло бы в голову заниматься графоманией.
Почему же графоманией?
Потому что у меня нет такой потребности. Я могу сейчас сесть за рояль и два часа играть всё, что мне придет в голову. И поскольку в этом нет ни малейшего смысла, когда написано такое количество великой музыки…
Девяносто процентов забыто, не исполняется.
Многое заслужено забыто, потому что это какой-то перебор нот… Поэтому у меня не было желания заниматься графоманией. "Можешь не писать? Могу! Тогда не пиши!"
У Валентина Катаева над столом было написано огромными буквами: "Чтобы написать – надо писать!". А Максим Венгеров, играя недавно концерт Брамса, исполнил свою каденцию, и как мне кажется, даже более интересную, чем классики…
Вы напрасно меня провоцируете. Я не собираюсь плодить графоманию, когда написано такое прекрасное количество прекрасной музыки, и постоянно пишется. Композитор – это тонкости ремесла, мастерство, знания. Я же этого всего не постигала. Чтобы что-то делать хорошо, этому нужно посвящать жизнь. У меня есть желание играть, ко мне приходят запросы от композиторов, которые пишут современную музыку. Какие-то из этих вещей мне нравятся, я их играю, записываю. Становлюсь пропагандистом того или иного композитора. Но должны же быть границы человеческого эго!
Вам удается "протащить" на сцену что-то новое?
Удается. Но тоже, когда я сталкиваюсь с крупными, действительно крупными залами, их очень трудно убедить поставить современную музыку. И это нужно сообща преодолевать. Но у меня есть своя публика, я эту публику воспитывала годами, поэтому, что бы я ни играла, она всегда заполняет залы.
