Юлий Ким о Политковской, Путине и Окуджаве (ИНТЕРВЬЮ)

Накануне V Международного фестиваля Булата Окуджавы, который состоится в Израиле 15-19 октября, известный бард и драматург Юлий Ким посетил студию RTVi и ответил на вопросы ведущей программы "Один на один" Аси Истошиной.

Мы привыкли воспринимать бардов если не как пророков, то, во всяком случае, как людей, с которыми можно и нужно обсуждать политические и общечеловеческие темы. Сегодня нельзя не задать вам вопроса об Анне Политковской, статьи которой вы, наверняка, читали, и о гибели которой невозможно не думать...

Я, к сожалению, не был с ней знаком, хотя в свое время познакомился с ее соратником и коллегой по "Новой газете" Славой Измайловым, тоже очень достойным и мужественным человеком. Тем не менее, всегда, когда я говорю об Анне Политковской, я мысленно снимаю шляпу перед ее мужеством. Перед ее пронзительной правдивостью я преклоняюсь. В начале 90-х годов меня, как бывшего диссидента, спросили, какая профессия требует в наши дни максимальной гражданской ответственности, и я сказал: журналист, честный журналист. И учитель, честный, конечно. Надо все время подчеркивать это слово – "честный". Смерть Анны Политковской – это ужасный удар. И было бы хорошо, если б на ее место пришли другие честные люди, если б эта смерть не испугала нас.

"Журналисты и эксперты должны понимать, что ее влияние на политическую жизнь России было крайне незначительно", – не знаю почему, но эта путинская фраза меня поразила. Может быть, вы поможете мне понять, почему эта фраза звучит так ужасно?

Эта фраза совершенно естественна для Путина. В сегодняшней России есть вертикаль власти и нет горизонтали общественной силы, система их взаимодействия еще не сложилась. Поэтому Путин и может позволить себе такие слова. На самом деле, влияние Анны Политковской на общественное мнение было очень сильно. А чем больше таких людей, тем сильнее общественное мнение.

Эта путинская фраза звучит так пренебрежительно!

В ней очень много невыносимого пренебрежения власти к тому, что называется обществом, "массами".

Политковская, как и Сахаров, была общественно значимой фигурой, камертоном, по которому можно было настраивать собственную совесть...

Безусловно, да.

Моя подруга, известная израильская правозащитница, сказала мне, что после недавней войны ситуация в стране представляется ей настолько ужасной, что у нее опускаются руки и хочется отсюда уехать. В данном случае неважно – какую именно страну хочется покинуть. Важна позиция. Что бы вы сказали ей, что бы вы ей ответили?

Я бы ответил, что, прежде всего, это дело личного выбора каждого. Такого рода трагические события ставят каждого из нас перед выбором – способен ли он противостоять этому натиску. Что касается России – между старыми и новыми силами в стране происходит скрытая борьба. И в этой борьбе есть жертвы.

Наверное, у диссидентов вашего "призыва" тоже иногда опускались руки, когда результат усилий казался недостижимым?

Диссиденты всегда поступали по совести, и это было основным импульсом их деятельности. Такие импульсы есть всегда. Я не могу похвастаться тем, что был таким уж геройским правозащитником, но когда и у меня заболела совесть, я, хоть и кратко, послужил этому святому делу. И, безусловно, этим горжусь.

Давайте перейдем от политики – к музыке. С 15 по 19 октября в Израиле пройдет фестиваль Булата Окуджавы.

Израильский Фонд Булата Окуджавы проводит уже пятый такой фестиваль, два из них состоялись в Израиле и два – в Америке. На этот раз состав участников и гостей фестиваля довольно представительный. С нашей, израильской, стороны в нем примут участие Лариса Гершетйн, Саша Дов и я, а из Москвы приедут Галя Хомчик, Владимир Войнович, Александр Мирзоян, обещала приехать Натэлла Болтянская, и местные барды, возможно, поучаствуют.

Я не буду сейчас говорить о том, что авторская песня умерла, об этом уже столько переговорено... Но вот когда я думаю об Окуджаве, его песнях – то это, безусловно, мое детство. Не стали ли эти бардовские фестивали только данью ностальгии?

Это и воспоминание о прошлом, и посыл в будущее.

Все-таки – в будущее?

Безусловно, потому что эти песни слушают не только мои сверстники, но и молодое поколение. Когда я смотрю на аудиторию, особенно в России, я вижу много молодежи. И по моим наблюдениям, молодых лиц в залах становится все больше. Так что этот жанр, я думаю, бессмертен.

В своих песнях вы редко выступает в роли собственного лирического героя, скорее, вы входите в образ персонажа, стилизуете его манеру, и всегда делаете это с большой любовью...

Я стараюсь представить себе, как эту песню спел бы сам персонаж. Вообще, как учитель литературы, я тщательно "анализирую" свое творчество и прихожу к выводу, что отношусь к той небольшой категории бардов, чья интонация постоянно меняется. Например, Высоцкий. Он работал в театре и для театра, писал от имени разных героев, однако его собственная интонация была так сильна, что он со своим напором и голосом был всегда узнаваем. Его лирический герой всегда оставался одним и тем же, хотя это вовсе не значит, что он не был мастером стилизации. Верность своей интонации наблюдается и у Булата Шалвовича. А я своего лирического героя, похожего на меня, всегда прятал. Если мою песню пел, допустим, Остап Бендер – "Молчите, молчите, прошу не надо слов, поверьте бродяге и поэту, на свете есть город моих чудесных снов, не говорите, что его нету!" – то это пел не я, а Бендер, со своими специфическими одесскими оборотами речи. Ну, а уж если барышня пела – "В белом платье с причудливым бантом..."– то это тоже был, конечно, не я.

Но есть такие песни, где ваш лирический герой – это вы?

Их немного, и все они, в основном, были написаны в годы студенчества. Вот, например, одна из песен, которая была посвящена в те годы конкретной даме...

"Губы окаянные"?

Да! Но и в ней я надел какую-то маску.

А почему так получилось, откуда эта страсть к маскам?

Большинство своих песен я написал "как бы резвяся и играя". А кроме того, мне это всегда нравилось – прятаться за спиной персонажа. Этому способствовала и школьная самодеятельность, которая, под моим чутким руководством, расцвела в двух школах прямо-таки махровым цветом. И с этой своей манерой я очень легко вошел в профессиональную работу для кино и театра.

Из 700-800 ваших песен совсем немного социально-ориентированных, написанных как бы "против советской власти"...

Иногда я даже разделял свою концертную программу на несколько частей, по жанрам: я пел сначала романсы, потом марши, затем дорожные песни, баллады. У меня даже есть несколько молитв, очень много танцев, и одно безразмерное, минут на 20, танго.

Почему же вы ассоциируетесь с человеком, находившимся в оппозиции к советской власти?

Очевидно потому, что в свое время я сочинил несколько фельетонных злободневных песенок, которые широко разошлись в нашем узком кругу и оставили, так сказать, свой "неизгладимый след". Кроме того, действительно, в течение 3-4 лет я участвовал в деле диссидентства, в результате чего был изгнан из системы народного образования и стал "Ю. Михайловым". Хотя, если положить на одну чашу весов все мои "антисоветские песни", а на другую – песни про любовь, то любовь перетянет.

Многие исполнители расстраиваются, когда на концертах их просят спеть что-нибудь из "старенького", как будто только старые песни остались в "памяти народной". А как на такие просьбы реагируете вы? Изменилось ли ваше самоощущение в последние годы?

Изменилось в какой-то мере, иначе не было бы никакого развития, скажем так. К тому же, времена наши такие, что только успевай поворачиваться, ориентироваться, а это не всегда получается. Но свое прошлое, почти все, я вспоминаю с удовольствием. И на концертах пою и старые песни тоже, тем более, что в старых песнях есть такой заряд молодости, который легко воспроизводится.