Бжезинский: исламский радикализм и коммунизм: есть ли общее?
Збигнев Бжезинский, для Washington Post
В своих недавних выступлениях перед американским народом президент Буш стремится поставить террористическую угрозу на одну доску с опасностью, которую в XX веке представлял коммунистический тоталитаризм. Его концепция сводится к тому, что терроризм глобален по масштабам, "порочен" по природе, безжалостен к врагам и стремится контролировать все сферы жизни и мысли. Таким образом, подчеркивает он, в войне против терроризма нужна "только полная победа".
Формулируя эту концепцию, президент то и дело употребляет прилагательное "исламский", говоря о терроризме, и проводит аналогию между "смертоносной идеологией исламского радикализма" и идеологией коммунизма.
Прав ли президент исторически в своем диагнозе, считая, что исламский экстремизм и тоталитарный коммунизм представляют одинаковые угрозы? Различий между ними, пожалуй, больше, чем сходств. Разумно ли выдвигать такой тезис?
Полагая, что исламский экстремизм, "подобно идеологии коммунизма, бросает нам вызов в новом веке", Буш автоматически повышает статус и историческое значение Усамы бен Ладена до уровня таких фигур, как Ленин, Сталин и Мао. А это, в свою очередь, подразумевает, что саудовский диссидент, скрывающийся в какой-то пещере (возможно, уже покойный), сформулировал некую универсальную доктрину. В основе президентской аналогии лежит тезис о том, что "джихад" бен Ладена способен оказать влияние на умы и души сотен миллионов людей, вне зависимости от государственных границ и даже вероисповедания. Это, конечно, комплимент бен Ладену, но ничем не оправданный. "Исламский" джихад является в лучшем случае неоднородным движением, вряд ли находящим отклик в большей части мира.
Коммунизм же, бесспорно, имел мировое влияние. К 1950-м годам на планете едва ли была страна, не имевшая активного коммунистического движения или подполья, вне зависимости от того, к какой конфессии – христианству, мусульманству, индуизму, иудаизму, буддизму или конфуцианству – принадлежало большинство населения. В некоторых странах, таких как Россия или Китай, коммунистическое движение было крупнейшей политической структурой, определяющей интеллектуальное направление. В демократических Италии и Франции коммунисты боролись за политическую власть на свободных выборах.
В ответ на несправедливости эпохи Промышленной революции коммунизм предложил концепцию идеально справедливого общества. Конечно, она была ложной, служила для оправдания насилия и привела прямиком к советскому ГУЛАГу, китайским лагерям "перевоспитания" и другим нарушениям прав человека. Но на протяжении некоторого времени коммунистическая картина будущего находила отклик во всех культурах.
Кроме того, интеллектуальный и политический вызов со стороны коммунистической идеологии подкреплялся огромной военной мощью. У СССР имелся огромный ядерный арсенал, способный в течение нескольких минут нанести мощный ядерный удар по Америке. За несколько часов апокалиптической перестрелки могли погибнуть 120 млн граждан США и СССР. Такова была страшная реальность.
Современный терроризм – отвратительный и преступный, исламский или какой-то еще – не имеет ни такого политического влияния, ни таких физических возможностей. Его привлекательность ограниченна, он не предлагает ответов на новые дилеммы модернизации и глобализации. В той мере, в какой можно говорить, что у него есть "идеология", она представляет собой странный сплав фатализма и нигилизма. В случае "Аль-Каиды" ее активно поддерживают сравнительно разрозненные группировки, а ее действия осуждают все крупные религиозные деятели, от Папы Римского до муфтия Саудовской Аравии.
Ее возможности тоже ограниченны. Она в основном полагается на хорошо известные инструменты насилия. В отличие от коммунистических тоталитарных режимов, "Аль-Каида" использует террор не как организующий механизм, а, из-за собственной организационной слабости, как подрывную тактику. Ее членов связывает тактика, а не идеология. Когда-нибудь "Аль-Каида" или другая террористическая группировка может обрести деструктивную мощь, но не надо путать возможность с реальностью.
Разумно ли со стороны Буша проводить аналогию в настоящий момент?
Параллель с коммунизмом может принести кратковременную политическую выгоду, поскольку способна пробудить старые страхи, одновременно облачая президента в доспехи победителей в холодной войне, от Гарри Трумэна до Рональда Рейгана. Но у пропаганды страха есть и негативная сторона: она делает страну одержимой страхом, лишенной уверенности в себе, не способной внушить доверие союзникам Америки, в том числе и в мусульманском мире, чья поддержка необходима для эффективного и мудрого ответа на феномен терроризма.
Особенно неприятно то, что в последних выступлениях Буш часто использует язык, который многие мусульмане неизбежно сочтут исламофобией. Хотя иногда он подчеркивает, что говорит не обо всем исламе, его речи усыпаны "смертоносной идеологией исламских радикалов", "исламским радикализмом", "исламофашизмом" и "исламским халифатом".
Подобная фразеология может иметь нежелательные последствия. Вместо того чтобы привлечь умеренных мусульман на нашу сторону, постоянные упоминания исламского терроризма могут не только оскорбить их, но и создать впечатление, что война с терроризмом – это война с исламом. Они могут заметить, что США, осуждая терроризм ИРА в Северной Ирландии и басков в Испании, не говорят о "католическом терроризме".
Последние выступления Буша радикально отличаются от его выступления в середине сентября в ООН, где он воздерживался от наклеивания на терроризм религиозных ярлыков, зато говорил о социальном "гневе и отчаянии", которые способствуют росту этого феномена. Он подчеркнул, что в войне с терроризмом "невозможно победить только силой. Мы должны изменить условия, которые позволяют терроризму процветать и вербовать новых сторонников".
Американских политиков должно бы обеспокоить то, что единственным государственным деятелем, так же, как и Буш, подчеркивающим исламский аспект террористической угрозы, является президент России Владимир Путин. Путин эксплуатирует тему исламского терроризма, чтобы оправдать жестокую войну против стремления Чечни к независимости. Эта война порождает опасную напряженность среди мусульманского населения России.
Безусловно, не в интересах США, особенно на Ближнем Востоке, провоцировать слияние политического недовольства мусульман Америкой с усилением чувства исламской религиозной идентичности. Когда президент говорит об Ираке как о "центральном фронте" войны против исламского терроризма, он связывает иракский и арабский антиамериканский национализм с оскорбленными религиозными чувствами мусульман, невольно подтверждая заявления бен Ладена о войне против "крестоносцев".
Слияние может снабдить терроризм фанатизмом, компенсируя его слабость по сравнению с организационной и военной угрозой, исходившей от коммунизма. Возможности "Аль-Каиды" и подобных ей организаций могут измениться, особенно если президент не сумеет проводить политику, направленную на изоляцию террористических группировок и подрыв их вербовочных усилий.
К сожалению, военный характер нашего присутствия на Ближнем Востоке может играть на руку этим изменениям. Роберт Пейп, профессор политологии Университета Чикаго, проанализировал мотивы современных террористов-смертников. Он показывает, что в большинстве случаев главным импульсом террористов является ненависть к иностранным оккупантам. В недавнем телеинтервью он заметил: "Чем дольше наши войска остаются на Аравийском полуострове, тем выше риск повторения 11 сентября".
Америке было бы лучше, если бы Буш избегал семантических ловушек, которые порождают сомнения в наших истинных мотивах и самые неприятные подозрения по поводу американской стратегии на Ближнем Востоке. Ни исламофобская терминология, ни намеки на победоносную войну с коммунизмом не вызовут в обществе понимания того, какая политика необходима для установления мира на Ближнем Востоке, не ускорят исчезновение терроризма, корни которого находятся в этом регионе мира. Американцам стоит прислушаться скорее к тому, что Буш недавно сказал в ООН, а не к тому, что он проповедует в последнее время в США.
Збигнев Бжезинский был советником по национальной безопасности президента Джимми Картера