Миссия почти невыполнима: опознать всех жертв теракта 7 октября. Рассказывают судмедэксперты

Уже во второй половине дня 7 октября на базу ЦАХАЛа "Шура" в Рамле начали приезжать машины с останками убитых террористами. Всех их нужно опознавать. Эти занимаются три отдела судебно-медицинской экспертизы. Опознанием военнослужащих занимается ЦАХАЛ. Гражданских лиц, сотрудников полиции и иностранцев опознает отдел судмедэкспертизы полиции Израиля. Самые сложные случаи передают в институт судебной медицины в Абу Кабире.

Корреспондент NEWSru.co.il Алла Гаврилова посетила управление судебно-медицинской экспертизы в полиции Израиля и побеседовала с начальником управления полковником Ури Аргаманом и с командиром подразделения волонтеров-стоматологов Эси Шарон.

До сих пор, не считая бойцов ЦАХАЛа, опознанием которых занимаются в армии, в полиции были опознаны около 830 убитых. Несколько десятков человек из тех, кто не числится в плену у террористов, все еще не опознаны.

"Для нас каждая семья, которая ждет вестей, – это "пикуах нефеш". Для них это в самом прямом смысле вопрос жизни и смерти. Эти семьи все время стоят у нас перед глазами. Возможно, именно они нас и берегут"

Полковник Аргаман, опишите протокол опознания.

Когда останки привозят в "Шуру", наши специалисты извлекают все данные, которые можно получить. Отпечатки пальцев, ДНК, снимки зубов, татуировки, другие особые приметы. Параллельно с этим отдел полиции ЛАХАВ собирает всю информацию, которая существовала о человеке до того, как он попал в списки пропавших. Все данные из "Шуры" и ЛАХАВа передаются сюда, и наши сотрудники их сопоставляют, руководствуясь самыми высокими научными стандартами и используя самые современные средства опознания.

По каким критериям тело можно считать опознанным?

По одному из четырех критериев: отпечатки пальцев, ДНК, медицинские показания (протезы, штифты и т.д.) и снимки зубов. Мы допускаем опознание только на основании этих критериев. Все остальные особые приметы (татуировки, родинки и т.д.) могут служить только подтверждающими данными. Семьи должны быть уверены на 100 процентов, что хоронят своего близкого.

Я ежедневно провожу по несколько телефонных разговоров с семьями, которые хотят знать, как был опознан их близкий. Бывали случаи, когда семьи отказывались идти на похороны, пока не получат всю эту информацию. Я вешаю на дверь табличку "не мешать" и провожу несколько таких телефонных разговоров подряд. Я объясняю им, по каким научным критериям и каким образом был опознан человек. Моя цель – сказать семье всю правду. Мы не скрываем ничего, что имеет научное подтверждение.

Если мы находим фрагменты тел людей, которые уже похоронены, мы вновь связываемся с их семьями. Они консультируются с раввинами или кем-то другим, согласно своей вере, и уже сами решают, каким образом подзахоронить фрагменты.

Такие случаи сейчас часто бывают?

Бывают. А если это фрагмент тела военнослужащего, мы сообщаем об этом ЦАХАЛу. И наоборот.

Как вы сотрудничаете с судмедэкспертизой ЦАХАЛа и какую роль играет в процессе опознания выполняет институт судебной медицины в Абу Кабире?

Сначала в "Шуре" пытаются отличить солдат и гражданских на глаз. Понятно, что это не всегда очевидно, поэтому мы с ЦАХАЛом постоянно обмениваемся данными. С Абу Кабиром мы сотрудничаем постоянно, не только сейчас. Их преимущество в том, что у них больше возможностей заниматься самыми сложными случаями – когда тело настолько сгорело, что ДНК можно извлечь только из костей. Или когда на CT увидели, что в колене убитого есть штифт – у любого импланта есть серийный номер, и через систему минздрава можно узнать, кому он принадлежит. Также они занимаются опознанием по рентгеновским снимкам.

Если это сгоревшие останки, то нужно взять образцы ДНК из десятков точек. И бывало, что потом эти останки нужно было разделять, так как анализы ДНК показали, что это останки двух человек, а не одного.

То есть, останки привозят из "Шуры" в Абу Кабир, там проводят с ним необходимые процедуры, и отвозят обратно, а данные передают вам и ЦАХАЛу?

Да.

Каковы основные трудности в опознании?

Очевидно, что еще не все останки удалось найти. Люди убегали, они были ранены и где-то прятались, а потом могли умереть уже в укрытии. Поиск тел и фрагментов тел продолжаются. Поэтому прежде всего нужно, чтобы нашли все останки.

Среди найденных останков могут быть трупы террористов. Кроме того, среди убитых есть иностранные граждане, данные которых мы еще не получили. Есть и такие иностранцы, об исчезновении которых до сих пор не знают.

Есть ли шанс, что какое-то количество убитых в итоге так и будут не опознаны?

Я не могу гарантировать, что этого не произойдет, но могу сказать, что мы делаем все…

Я понимаю…

Нет, это не очевидно. Мы делаем все возможное и невозможное, мы используем самые лучшие технологические и человеческие ресурсы. С нами работают стоматологи, которые обучены проводить анализ зубных снимков, и они не остановятся, пока не закончат свою работу.

А если это младенец, у которого еще нет зубов? Или маленький ребенок, который еще не был у стоматолога и снимков его зубов просто нет?

Тогда мы пытаемся извлечь ДНК. Нас консультируют лучшие специалисты в области генетики, и не только из Израиля. Да, не всегда можно опознать по зубам или извлечь ДНК, но мы и тогда не сдаемся.

При поджогах домов террористами использовались зажигательные смеси, которые приводят к очень сильному возгоранию, к горению при очень высоких температурах. У нас сейчас есть случай, над которым мы бьемся уже четыре недели, и я убежден, что нам все-таки удастся извлечь ДНК из практически уничтоженных огнем останков.

Это не первый наш опыт работы с катастрофами больших масштабов. Мы занимались опознанием жертв цунами в Таиланде, жертв землетрясения на Гаити и в Новой Зеландии. Мы изучили уроки американцев после 11 сентября.

И всё же я не могу гарантировать, что мы опознаем всех. Вероятнее всего, некоторые тела останутся не опознанными. Сколько таких будет? Скорее всего, единицы.

Чем для вас эта работа отличается от того, что вы делали в Таиланде или на Гаити? Или при пожаре на горе Кармель, где тоже погибли наши соотечественники?

Здесь перед нами зло, совершенное человеком. Страшное зло. Мы ведь видим, что перенесли эти люди перед смертью.

Как вы и ваши коллеги с этим справляетесь?

Я не буду врать, что нам не трудно. Даже тем, кто работает не в "Шуре", а здесь, очень тяжело, потому что работа с фотографиями – это часть процесса опознания. А мы работаем с этим уже три с половиной недели круглые сутки. Нужна психическая устойчивость.

Но для нас каждая семья, которая ждет вестей, – это "пикуах нефеш". Для них это в самом прямом смысле вопрос жизни и смерти. Эти семьи все время стоят у нас перед глазами. Возможно, именно они нас и берегут, потому что мы знаем, что делаем святое дело.

В обычное время в подразделении стоматологов-волонтеров, которые помогают полиции в опознаниях тел, работают 32 человека. К их экспертному мнению прибегают при опознании жертв терактов, уголовных преступлений, стихийных бедствий.

Сегодня этих волонтеров 62. 7 октября они закрыли свои клиники, взяли на работе отпуска, и с тех пор круглыми сутками посменно работают над опознанием тел жертв террористов.

Подразделение сейчас возглавила Эси Шарон, которая работает волонтером полиции в области стоматологии уже 15 лет. Эси стоматолог и специалист по реабилитации в области челюстной-лицевой хирургии. У нее своя клиника и она возглавляет отделение реабилитации челюстной-лицевой хирургии больницы "Адаса".

Эси Шарон приехала на базу "Шура" 8 октября.

"Мы занимаемся опознанием людей, от которых не осталось ничего, из чего можно было бы извлечь ДНК"

Как началась ваша работа в "Шуре"?

Тела начали поступать в "Шуру" уже в субботу (7 октября). Но в тот день трупы вывозили еще под огнем, поэтому основная масса начала поступать в воскресенье. Мы поделились на восьмичасовые смены и все время менялись, чтобы можно было передохнуть, хотя в первую неделю никто не спал.

Не могли уснуть из-за психологического состояния?

Да, но не из-за самого ужаса того, что мы видели, а из-за того, что мы понимали, что работаем наперегонки со временем и что от темпов нашей работы зависит то, когда близкие пропавших узнают об их судьбе.

Мы пытались максимально повысить эффективность работы и увеличить темпы. Думали, как правильно организовать процесс работы, организовать комнаты, где мы проводили проверки, и параллельно с проверкой тел собирать данные о пропавших.

Как и какие данные вы собирали?

Нам нужны все стоматологические данные пропавших людей. Тем более, что на первых этапах мы не знали, кто погиб, а кто похищен, поэтому собирали всё.

Если родственники не знали, у какого стоматолога лечился пропавший, мы обзванивали все стоматологические клиники в районе его проживания. Но большую часть такой информации мы получали от полиции.

Это сбор данных до гибели или пропажи человека. Как собираются посмертные данные?

Во-первых, надо сказать, что это отлаженный процесс. Мы в течение года проходим практику работы со специальным программным обеспечением и практику работы с телами. Это сильно отличается от проверки живого человека, который сотрудничает с врачом.

Тут нужно понимать, в каком состоянии были эти тела. Сожженные, разлагающиеся, изрубленные, изуродованные. Запах, вид... Я не привыкла видеть тела, которые так сильно изуродовала рука человека. Я работала над опознанием жертв стихийных бедствий – жертв пожара на горе Кармель или трагедии на ручье Цафит. Это было ужасно, но то, что мы видим здесь... Я видела такое, что видеть не должен никто, тем более близкие. Такого не покажут ни в одном фильме ужасов. И я должна с этим работать, а это значит, что должна отключиться от эмоций. Я не смогу делать свою работу хорошо, если буду думать о человеке или его семье. Поэтому мы как будто надеваем на себя еще один, не физический, скафандр. Нас много лет учат тому, как это делать. Не читать новости, не включать телевизор, не смотреть на семьи, стоящие у ворот.

Отчасти я была готова к тому, что увижу. Но я никогда до сих пор не видела такой длинный белый коридор, который заставлен носилками с телами. Каждое тело сначала проверяют судмедэксперты, снимают отпечатки пальцев, если это возможно, извлекают ДНК, записывают особые приметы. Потом тело завозят к нам. Мы делаем снимки зубов, иногда каждого зуба. Если тело сгорело или находится на этапе окоченения, то рот иногда открыть нельзя, и мы делаем CT.

Каждая смена работает по восемь часов. Люди работают практически без перерыва, мне приходилось заставлять коллег останавливаться, потому что они уже падали с ног, но работали как заведенные. Это еще очень тяжело физически. Ручной рентгеновский аппарат тяжелый, мы в защитных костюмах и масках. Когда после восьми часов работы снимаешь костюм, ты мокрый насквозь.

Нам поставили там же шатры, чтобы мы сразу, отработав смену, могли внести все данные в систему. Это такая программа, которой пользуется и "Интерпол". Потом, уже здесь, в управлении полиции, мы работаем с этой программой, чтобы сопоставлять данные пропавших с данными убитых.

Таким образом мы работали обычно часов по 16 и относились к себе как станкам, которые нужно смазывать, чтобы они работали. Значит, надо было есть и спать. Чаще всего домой нас уже отвозили. В первую неделю мы почти не спали, но потом, когда наплыв чуть схлынул, стали отдыхать гораздо больше.

Прошел почти месяц. Чем вы занимаетесь сегодня?

Сегодня большую часть времени мы работаем уже здесь, в управлении полиции, в лабораториях по анализу стоматологических данных. Теперь мы в основном занимаемся опознанием людей, от которых не осталось ничего, из чего можно было бы извлечь ДНК. Хотя у наших лабораторий поразительные возможности.

Но зубы сохраняются?

Да. Зубы, коронки, пломбы. Я никогда не видела настолько сгоревших тел, хотя работала на пожаре на Кармеле. В последние дни мы занимаемся именно опознаниями по коронкам и имплантам.

Оказалось, что жар был такой силы, что мы видели, как коронки или пломбы просто склеились друг с другом. Я стоматолог, но я не знала, что материалы, с которыми я работаю и очень много про них знаю, могут так себя вести.

Как вы думаете, вам удастся опознать всех?

Моя базовая установка заключается в том, что мы опознаем всех. Без этого я не смогу работать.

У вас есть дети? Что они знают про вашу работу?

Три дочери. Одна недавно демобилизовалась, вторая через несколько месяцев призывается в ЦАХАЛ, а младшей 11 лет. Конечно, они знают, чем я занимаюсь, и всегда меня поддерживают. Младшей я подробности не рассказываю, конечно, но старшая интересуется и спрашивает. Я стараюсь не рассказывать ей всего, но она – тот самый человек, на которого я всегда могу опереться. Хотя главная опора для меня – мои товарищи здесь. Им можно рассказать всё. У нас собрался здесь такой коллектив, и это не только волонтеры, но и сотрудники полиции, что мы все время готовы друг друга подстраховать. И это ощущение помогает пережить очень многое.

Вообще количество настоящих людей, которые нас сейчас окружают, невероятно придает сил. В "Шуре" работало много резервистов военного раввината. Они выбивались из сил, чтобы облегчить нам работу. Всегда были готовы помочь, поили, кормили. И для каждого из нас у них находилось доброе слово или шутка, поразительные люди.

Меня все спрашивают о моем психологическом состоянии. Но прошел месяц, а мы каждый день получаем новые останки и остается еще очень много работы. Пока мы с вами тут разговариваем, мои коллеги трудятся над тем, чтобы люди могли узнать, что стало с их близкими. Поэтому я сейчас не позволяю себе думать ни о чем другом.

Я обычно прихожу домой такая уставшая, что успеваю только принять душ и отключиться. И еще обнять и поцеловать дочерей. Не важно, спят они или нет, они знают, что у меня всегда есть на это право. Это главное. Остальное потом.