"Теперь у меня другая история". Интервью с Виктором Шендеровичем
В начале января писатель, сатирик, публицист и драматург Виктор Шендерович сообщил на своей странице в социальной сети Facebook, что принял решение покинуть Россию в связи с возможным возбуждением против него уголовного дела.
Уголовное дело может быть возбуждено против Шендеровича по иску Евгения Пригожина, известного также как "повар Путина". Согласно исковому заявлению, Шендерович назвал Пригожина "уголовником" и "убийцей".
Шендерович пишет, что принял решение покинуть Россию, поскольку статья, по которой может быть возбуждено уголовное дело, предусматривает ограничение свободы на время следствия.
Корреспондент редакции NEWSru.co.il Алла Гаврилова побеседовала с Виктором Шендеровичем о решении писателя и о ситуации в России.
Виктор Анатольевич, когда и как вы приняли решение покинуть Россию?
30 декабря минувшего года, пока я был в Европе на новогодних каникулах, я был объявлен российскими властями иностранным агентом, и в тот же день узнал, что Евгений Пригожин подал заявление о возбуждении против меня уголовного дела. Адвокаты объяснили мне, что по этой статье мне грозит ограничение свободы еще до суда, поэтому я и принял решение не возвращаться в Россию.
Вчера к этому добавилось еще одно заявление, по новомодной нынче статье об оправдании нацизма. Это иск от уже совсем другой общественной организации. Поскольку со всех сторон сыпятся заявления об уголовных делах, а стороны эти приближенные к власти, я воспринимаю это как недвусмысленный знак того, что мне лучше не возвращаться. Мне бы не хотелось проверять аксиому о путинском правосудии на себе.
Первую неделю я прожил в Варшаве, сейчас нахожусь в Израиле.
В Израиле вы намерены обосноваться, или вы здесь временно?
Определенно я могу сказать только одно – из России я уехал. В Израиль я в любом случае должен был приехать в начале февраля на месяц, но вот приехал раньше. У меня будут здесь выступление и съемки, так что до начала марта я пробуду здесь. А потом, видимо, буду жить в Европе, поскольку в Варшаве у меня дочь и внуки. Но это уже вопросы частные, а к сути дела имеет отношение только то, что какое-то время я буду жить вне России.
Какое-то время? При каких обстоятельствах вы можете вернуться в Россию?
Например, когда там будет возбуждено уголовное дело против Евгения Пригожина. То есть, когда ловить начнут Пригожина, думаю, я смогу вернуться на родину.
Вы считаете это реальным?
Даже не сомневаюсь, что так и будет. Вопрос только – когда.
Вы не опасаетесь за свою жизнь даже за границей, учитывая угрозы в ваш адрес?
Мы имеем дело с уголовниками. С одной стороны – с уголовником и, видимо, убийцей Евгением Пригожиным. С другой – с коллективным уголовником в виде Российской Федерации. Поэтому для спокойствия у меня особых оснований нет. Но я не хочу гадать и пытаться понять их логику. Общая же картина очевидна, и приходится пытаться жить между угрозой со стороны уголовных личностей с одной стороны и уголовного государства с другой.
Почему вы оказались в этих тисках именно сейчас? Клеймо иноагента и уголовные дела – одновременно.
Не думаю, что я предпринял какие-то действия, которые привели кого-то к новому решению. Думаю, просто машина катилась-катилась и прикатилась. А катиться она начала с такой скоростью и под таким углом ровно год назад, когда Навальный вернулся в Россию и был задержан. Думаю, моя история – это просто симптоматика. За этот год путинский режим миновал какую-то новую отметку, потому что если раньше речь шла о криминальном политическом режиме с аннексиями, войнами и политическими убийствами, то в тот момент, как было доказано покушение на Навального со стороны сотрудников спецслужб, а арестованы были не они, а сам Навальный, государство практически расписалось в том, что Путин пытался убить Навального. А это уже немного другая история. Путин становится уже не просто мрачной политической фигурой, а убийцей, уголовником. Конечно, это немного изменило пейзаж. Этому государству уже поздно пить "боржоми", отступать просто некуда. Эти люди уже не могут уйти от власти и больше ничего не стесняются. Все-таки какое-то время они пытались изображать какую-то цивилизованность, но это время прошло. За последний год этот каток стал давить уже все подряд – СМИ, общественные фонды. Тех, кто пытается противостоять Путину даже морально. Честно говоря, я удивлен, что не попал в иноагенты раньше.
Кстати, почему вы продолжаете называть себя иноагентом теперь, когда вы за пределами России?
Я не собираюсь мериться с Российской Федерацией возможностями по нанесению ущерба, у нее их все равно больше. А РФ может нанести мне значительный ущерб. Если я не буду ставить эту плашку, у меня не будет возможности публиковаться в России, мне грозят штрафы, могут арестовать счета и так далее. В общем – испортить жизнь еще сильнее. А люди, которые хотят меня читать, будут меня читать и с этой плашкой, ей все понимают цену. Помните анекдот про шашечки или ехать? Так вот, мне ехать, а не шашечки.
Вы сказали, что путинский режим прошел за этот год новую отметку. А точку невозврата он уже прошел, на ваш взгляд?
Очень давно, еще в 2012 году, когда произошел совершенно полицейский и незаконный захват власти. Болотное дело, подавление демонстрантов, фальсифицированные выборы. И все, самолет уже в штопоре, и угол падения продолжает только нарастать. Все аналогии хромают, но в начале 30-х про нацистский режим еще можно было спорить, а в 41-м уже поздно было обсуждать. Спуск обычно сначала пологий, а потом падение резко усиливается.
Нацистский режим, кстати, удалось убрать только извне. Вряд ли тут возможен такой сценарий.
Ситуация действительно драматичная и в какой-то мере беспрецедентная, потому что России, как Мюнхгаузену, нужно саму себя вытаскивать за волосы, извне это никто не сделает. А внутри все разрушено, уничтожены все механизмы обратной связи. Если в России и произойдут какие-то изменения, то они явно будут носить нелигитимный характер.
Вы вообще верите в "Россию без Путина"? Или без Сталина? Или без Ивана Грозного? Может, дело не в них, а в России?
Эта мантра никуда не годится. Да, в России есть тоталитарная матрица, и она очень сильна. Но были и другие страницы в российской истории. Был Судебник 1550 года, Салтыков, порванные Анной Иоановной Кондиции, земство, Лихачев. Сводить всю Россию к Ивану Грозному и Малюте Скуратову – это путь к самоуничтожению. Шариков и Швондер – это русское, но Преображенский и Борменталь – это тоже русское. Почему, когда мы говорим о России, мы непременно вспоминаем Шарикова, а не Преображенского? Такой разговор расслабляет и примиряет со злом. Мы ведь не собачки – это лабрадор родился и умрет лабрадором, а человек может изменить свою жизнь. И общество – тоже. А такими разговорами мы себя утешаем и оправдываем свое бездействие.
Почему вы так долго тянули с отъездом?
Дело в том, что пока многие пытались уехать, а всеми силами пытался остаться. Слово противостояния звучит совсем иначе, когда произносится не из Нью-Йорка, Тель-Авива или Праги, а с условного Арбата, 11, где расположена редакция "Эха Москвы". Для меня это было довольно принципиально, поэтому я столько, сколько мог, говорил из Москвы. Но поскольку теперь понятно, что мне все равно закроют рот, то надо помнить, что я не политик. Навальный, вернувшийся в Россию и сидящий в лагере, является серьезным фактором в российской политике. А если бы Путину удалось вышвырнуть его из России, Навальный бы политиком быть перестал, потому что политиков в изгнании не бывает. А писатели и публицисты – совсем другое дело. Если я начну их перечислять, вы подумаете, что у меня мания величия. Но поверьте, это не так. Но вы же помните, что таких было множество. Герцен, Аверченко, Войнович, Бродский, Солженицын. Для литератора это совершенно нормально. Как писал Бродский, патриотизм писателя заключается в том, как хорошо он пишет на родном языке. Вот я и собираюсь дальше по возможности хорошо писать на родном языке.
Ваш отъезд из России как-то повлияет на характер ваших проектов?
Писать я могу везде, мы живем в глобальном мире. Но, как говорится, всякий кризис – это еще и возможности. Разумеется, мне сама судьба дает возможность что-то поменять и подумать над чем-то новым. У меня есть несколько довольно амбициозных книжных проектов, которые мне очень интересны. Но пока сложно об этом говорить, я всего две недели на этом новом положении.
Вас не звали сотрудничать с новыми "Куклами", которые выпускает немецкая Deutsche Welle? (проект "Заповедник" – прим.ред.)
Звали, но я отказывался. Не хочу два раза входить в одну реку. Это было бы неправильно.
Как вы себя чувствуете? Сильно тяжело из-за этого вынужденного отъезда?
Знаете, "когда плывешь в лаве, не чувствуешь температуры", как сказано у Трифонова. Это новое для меня ощущение – когда просыпаешься и пытаешься вспомнить, где ты. В какой стране, в каком городе. Когда меняешь аэропорты и маршруты. Тяжело было в первые дни, когда нужно было понять, куда деваться и что делать. Это новый для меня опыт и не сказать, что сильно радостный. Но у меня есть моя профессия и мне есть, чем заниматься. В нормальное расположение духа меня всегда возвращает клавиатура компьютера.
А он у вас всегда с собой.
Да. И он, и алфавит. А что в этот момент за окном – не очень важно. Сегодня я написал текст, который опубликовали на "Эхе". Я его сначала писал в аэропорту Вроцлава, потом – Варшавы, а дописывал в самолете на Тель-Авив. А мог бы писать его в Москве, но теперь у меня другая история.
