Скандал вокруг закрытия выставки в Рамат-Гане. Комментарии заммэра и историка искусства
Скандал, сопровождавший выставку "Институт" (״המוסד״) в Музее израильского искусства в Рамат-Гане завершился снятием картины Давида Риба "Иерусалим", закрытием выставки и увольнением по собственному желанию куратора выставки Светланы Рейнгольд. В результате скандала музей, на реконструкцию которого ушли все 50 миллионов шекелей, в 2014 году вырученных муниципалитетом Рамат-Гана за продажу картины Валентина Серова "Портрет Марии Цетлиной", и который с огромной помпой был открыт всего несколько недель назад, вновь закрыл свои двери для посетителей.
Напомним, что "Портрет Марии Цетлиной" Серова был продан на аукционе Christie's в Лондоне осенью 2014 года, несмотря на протесты израильской общественности. Картина была продана за 9266500 фунтов стерлингов – гораздо выше оценочной стоимости, которая составляла от полутора до двух с половиной миллионов фунтов стерлингов. Покупатель картины пожелал остаться неизвестным, во время торгов в зале была слышна русская речь.
Продавцом шедевра великого российского портретиста выступал муниципалитет Рамат-Гана, который, по словам тогдашнего заместителя мэра города Муки Абрамовица, таким образом пытался помочь Музею русского искусства, в коллекции которого находилась картина Серова. Позже было решено, что все деньги, вырученные за "Портрет Цетлиной", пойдут на реконструкцию Музея израильского искусства в Рамат-Гане.
Новый музей открыла выставка "Институт". Спустя несколько дней после открытия выставки на ней побывал мэр Рамат-Гана Кармель Шама, внимание которого привлекла работа израильского художника Давида Риба "Иерусалим". На картине два изображения ультраортодоксального еврея, молящегося у Стены Плача, и две подписи – "Иерусалим золота" и "Иерусалим дерьма". Шама потребовал снять картину, и руководство музея согласилось, хотя и временно. Был подан судебный иск, и суд постановил, что судьба картины должна решаться советом директоров музея. Совет директоров принял сторону мэра и отказался возвращать картину Риба на выставку. Остальные участники выставки в знак протеста забрали свои работы.
Куратор выставки Светлана Рейнгольд, уволившаяся из музея по собственному желанию, отказалась от комментариев. Мэр Рамат-Гана Кармель Шама тоже отказался давать интервью редакции NEWSru.co.il, ограничившись короткой официальной реакцией. Приводим ее полностью: "Как говорится, не одинок Израиль. И Рамат-Ган не одинок перед лицом попытки шантажа снятием картин. Музей проложит новый курс и через несколько месяцев выйдет на новый путь, став еще сильнее и привлекательнее".
Редакция NEWSru.co.il попросила прокомментировать ситуацию заместителя мэра Рамат-Гана Рои Барзилая, который также исполняет обязанности председателя совета директоров музея, и историка искусства Натали Нешер-Аман.
Беседовала Алла Гаврилова.
Рои Барзилай: "Операция прошла успешно, пациент умер"
Господин Барзилай, что предшествовало требованию мэра снять картину Давида Риба "Иерусалим"? Поступали ли в мэрию или руководству музея жалобы?
Я хочу отметить, что открытие выставки превзошло все наши ожидания. Мы думали, что в день открытия придет 800-900 человек, а пришли более двух тысяч. В следующие дни, пока не разразился скандал, музей посетили четыре с половиной тысячи человек. За это время ни один посетитель не пожаловался на то, что его чувства были оскорблены.
Когда на выставку пришел мэр, он попросил снять картину. Куратор выставки Светлана Рейнгольд согласилась временно снять работу и подумать на данном этапе о том, как выставить картину так, чтобы она не могла оскорбить чувства посетителей – написать предупреждение, спрятать за занавесом и так далее. Варианты рассматривались разные, но поскольку был уже подан судебный иск против вмешательства мэра в работу музея, мы ожидали решения суда. Суд решил что решение остается за советом директоров, а совет директоров принял сторону мэра.
Я был на стороне куратора. Я считаю, что картину снимать нельзя, даже если она оскорбительная. Может быть какой угодно диалог, но картины со стен не снимают и не цензурируют. Но большинство в совете директоров решили снять картину. Мы пытались прийти к компромиссу, но на данном этапе это было уже невозможно – обе стороны не были готовы к диалогу.
Обе стороны – это в данном случае кто?
Художники, работы которых были на выставке, и мэр города.
Вы руководите городскими музеями. При этом окончательное решение принимаете не вы и не кураторы музея, а совет директоров. Из кого он состоит?
Музеем управляет некоммерческая организация, в совете которой (это и есть совет директоров музея) треть – сотрудники муниципалитета, треть – члены горсовета, а треть – общественные деятели. В совете директоров нет людей, которые связаны с искусством. То есть, с одной стороны, закон говорит о том, что у музеев должна быть автономия, но с другой музей зависит от городских властей.
Я пытался доказать на собрании совета директоров, что изъятие картины Риба приведет к огромному ущербу для музея и города. К сожалению, я оказался прав. Почти все художники в результате этого решения забрали свои работы, выставка закрылась, музей бездействует, а против мэра и музея теперь выступают даже не только художники, а весь культурный мир страны. Это огромный удар по имиджу города.
Я много думаю о том, что бы произошло, если бы я знал, что картина будет там висеть. Я видел, как она лежала в запаснике, и куратор сказала мне, что она там и останется. Позже я понял, что она имела в виду, что она будет там вывешена, но тогда я этого не знал.
А если бы знали?
Скорее всего, я бы попытался убедить куратора в том, что на открытии музея это лишнее. Как минимум я бы попросил снабдить картину каким-то предупреждением, показать публике иначе. Но мы все умны задним числом.
К тому же, я прекрасно понимаю логику куратора. Выставка как раз была в частности о том, кто влияет на музеи, существует ли политическое влияние и так далее. И картина Риба поднимала именно эти вопросы – влияет ли политика на искусство или нет. Обратите внимание, что картина висела в запаснике, но была видна. То есть куратор пыталась сказать, что есть картины, которые хотели бы попасть на выставку, но различные обстоятельства делают это невозможным.
То есть, можно сказать, что замысел куратора удался, и мы получил ответ на поднятый выставкой вопрос.
Да. Операция прошла успешно, пациент умер.
Но я хочу подчеркнуть, что история с картиной была вырвана из контекста, сама картина была вырвана из контекста. К сожалению, этот контекст не до всех был донесен.
Что теперь будет с музеем?
Эта тема пока обсуждается. Скорее всего, в ближайшее время в музее будет открыта промежуточная выставка. Возможно, не только израильских, но и зарубежных художников. А там посмотрим.
Натали Нешер-Аман: "Единственное пространство, где можно говорить обо всем"
Натали, прежде всего вопрос к вам как к историку искусства. Расскажите немного о том, кто такой Давид Риб.
Риб довольно известный израильский политический художник, придерживается крайне левых взглядов, многократно принимал участие в демонстрациях против оккупации. Риб плотно вошел в израильское искусство примерно в начале 90-х. Вероятно, на его мировоззрение сильно повлияла Война Судного дня, поскольку он участвовал в одном из самых тяжелых боев, возможно в самой страшной мясорубке той войны – в бою на холме Тель-ас-Саки на границе с Сирией. Риб получил там тяжелое ранение, но, в отличие от большинства своих товарищей, остался жив. Всю свою художественную карьеру Риб посвятил тому, чтобы поднимать различные острые вопросы с крайне левых позиций. Он даже когда бабочек рисует на заднем плане обязательно будет что-нибудь про оккупацию.
Какое отношение его "Иерусалим" имеет к теме выставки?
Выставка "Институт" посвящена музею как институту – познавательному, развлекательному и в том числе как месту, где поднимаются вопросы, о которых не говорят в других местах. Искусство – это по сути та единственная область, где мы можем говорить абсолютно обо всем. О сексе, насилии и так далее. На темы, которые во всех других областях жизни остаются табу. Когда Артемизия Джентилески в XVII веке рисует "Сусанну и старцев" – она рассказывает о своем изнасиловании. Да вспомните хоть мифы Древней Греции и похождения Зевса. Мы все ходили в музей, смотрели на "Данаю", и нам объясняли то, что больше нигде объяснить не могли.
Одна из функций музея – это служить местом, где можно говорить о том, о чем больше не говорят нигде. И на этой выставке были работы, которые совершенно откровенно задавали эти вопросы. Это можно? А это? А как вообще выглядит музей, который зависит от совета директоров, муниципалитетов, жертвователей? Хотим ли мы, чтобы эти люди нам диктовали? Темой выставки было именно это.
Причем сама выставка Рейнгольд была очень аккуратной. Я видела множество гораздо более провокативных выставок.
Итак, на выставке обсуждались совершенно разные вопросы. Например, чем отличаются израильские музеи от зарубежных. И среди прочего обсуждались музейные запасники. Обычно в музеях запасники закрыты, но в данном случае запасник был использован как отдельная часть выставки. Идея заключается в том, что в запасниках хранятся вещи, которые скорее всего не попадут в общественное пространство. Именно это место и занимала картина Риба. Поскольку она была именно в запаснике, то и не сопровождалась никакими объяснениями – уж не знаю, хорошо это или плохо. Возможно, если бы объяснения были, не последовало бы такой реакции. С другой стороны – чтобы подчеркнуть идею, нужно было повесить в этом месте именно то, что с первого взгляда объяснило бы, почему это висит за закрытыми дверьми.
Так в чем идея этой картины?
Нет никакого сомнения, что воспринимать эту работу можно с разных точек зрения. И человек неподготовленный, у которого нет желания в этом разбираться, считает там то, что увидит прежде всего. А увидит он "Иерусалим дерьма".
Большинство посетителей музеев – люди "неподготовленные", никто экзамен на историю искусства у входа не сдает.
И это приводит к вопросу о том, надо объяснять произведение искусства или нет. Любое произведение искусства, особенно современное, читается как гипертекст, который состоит из множества гиперссылок, в которые заходишь и уходишь в другую статью, как в "Википедии". Проблема заключается в том, что каждого из нас все эти гиперссылки выводят на свои ассоциации, ни у кого нет абсолютной истины. Но качественное произведение искусства должно задавать какие-то рамки, давать зрителю какие-то намеки, чтобы мы оставались в рамках какого-то нарратива – допустим, исторического. Хорошее пост-модернистское произведение искусства должно держать зрителя внутри какого-то периода, и Риб делает это отлично.
Начнем с того, что люди воспринимают картину как плакат. Но это не плакат, это холст и масло. Но автор делает это "плакатом" осознанно, мы ведь воспринимаем плакат иначе, чем картину. Итак, он говорит с нами языком плаката. Язык плаката – это, в первую очередь, шрифты. Когда вы видите плакат с "ятями", вы ведь сразу понимаете, какой это период. Так же и здесь. Это "идиш кайт" – один из ашкеназских шрифтов, который использовался в начале прошлого века для публикаций, не связанных с религиозными текстами.
Далее – что такое "золотой Иерусалим"? Это песня Номи Шемер, которая была написана в 1967 году и которую впервые исполнили 15 мая 1967 года, в День независимости. Каждый израильтянин знает текст этой песни наизусть, и этот текст совершенно удивительный, потому что в нем впервые за 19 лет упоминается Старый город Иерусалима, оставшийся в 1948 году за пределами досягаемости для евреев. Мало того, во время войны за независимость Бен-Гурион принял решение не бороться за эту часть города, даже когда жители еврейского квартала там в течение десяти дней одни сопротивлялись иорданской армии. Бен-Гурион считал, что он должен защищать ту землю, которая была отдала Израилю по решению ООН, поскольку другую землю все равно потом придется отдать.
Мало того, король Аблалла предлагает Бен-Гуриону обмен – Катамон на Старый город. Бен-Гурион отказывается. Итак, все святыни остаются у иорданцев, и в течение 19 лет в Израиле вообще не поднимают вопрос о святости Иерусалима.
И в первой версии песни ничего про Старый город не было. Шемер просто написала песню о том, как прекрасен Иерусалим, и показала ее Ривке Михаэли, а та, выросшая в Нахлаот, сказала, что в песню обязательно нужно добавить куплет про Старый город. И Шемер действительно добавила текст про опустевшие площади Старого города.
Итак, песня выходит 15 мая и становится безумно популярной, а в начале июня начинается Шестидневная война. И все, кто тогда воевали, говорят, что эта песня произвела на них неизгладимое впечатление и побудила понять важность того, что нужно отвоевать Стену Плача и Храмовую гору. "Иерушалаим шель захав" становится вторым гимном.
И это происходит на фоне того, что у власти в Израиле находится левая партия, которая несколько десятков лет не считает Старый город Иерусалима и Иерусалим как символ чем-то важным. И именно эту адженду разделяет Риб. Иерусалим становится камнем преткновения и символом. Поэтому Иерусалим здесь – это политическое высказывание.
Эта работа была написана в 1997 году, когда самой большой проблемой на всех мирных переговорах был именно Иерусалим.
С точки зрения Риба это означало, что были принесены в жертву все ценности людей, которые создавали это государство. И именно это политическое понятие он называет дерьмом.
И "дерьмо" – это тоже язык плаката. На плакат нужна мгновенная реакция.
Спасибо за объяснение, но критики Риба совершенно справедливо задаются вопросом о том, что было бы, если бы этот "язык плаката" был использован по иному адресу. Если бы слово дерьмо фигурировало бы под изображением других групп населения – геев, эфиопов, любых меньшинств.
Или выставили бы портрет Рабина в форме СС? Меня несколько раз спрашивали именно об этом.
Я считаю, что все это делать можно и даже нужно. Потому что музей – единственное место, где это возможно, где можно об этом говорить. Если такого места не будет, то мы и говорить не сможем.
Да, левых художников у нас действительно гораздо больше, чем правых. Почему – другой вопрос. И, наверное, к другим собеседникам – социологам, может. Многие из этих правых художников говорят, что им трудно пробиться из-за своих взглядов. Поскольку я не музейный куратор, я не знаю, так ли это.
Но я точно знаю, что говорить нужно обо всем, и искусство вместе с музейным пространством дают нам эту возможность.
