"Тетя Ир, не переживайте, я похороню ваших". Рассказ новой репатриантки из Изюма
Новая репатриантка Ирина Живолуп, нотариус по профессии, приехала в Израиль из занятого российскими войсками Изюма – города на северо-востоке Украины. Приехала одна. Семья – муж, взрослый сын, мама, собака – навсегда остались там, убитые первым упавшим на Изюм российским "Градом". Сына она до сих пор называет ребенком.
Рассказ Ирины записал журналист Павел Вигдорчик.
Дальше прямая речь.
"24 февраля проснулась от того, что мне в пять утра позвонил ребенок из Харькова: бомбят Харьков. Он живет в сторону Белгорода, это север… Я ему закричала "Беги в подвал!" А на следующий день последней электричкой он приехал в Изюм. К этому времени у нас уже начались взрывы – армия взрывала мосты. Изюм – это ключ к Донбассу, небольшой городок, 40 тысяч населения, очень живописный, но здесь лучшее место, чтобы перейти Северский Донец. Перешел – и ты в 30 км от Славянска. Лес, грибы, клубника, речка, водохранилище… Курортный городок, никаких военных частей. У нас всю жизнь отдыхали москвичи, отдыхал Донбасс.
Я говорила: давайте уезжать. Машина есть, загрузили ее, взяли документы. Но маме 82 года, муж – беженец с Донбасса. Он уже один раз бросил все: бизнес, дом в Горловке. И после того, как он снова наладил жизнь, бежать еще раз он просто не мог. Я не смогла их уговорить.
Вечером 6 марта собака начала визжать. И первый же "Град" попал в наш дом. Мы не успели просто выскочить. И они все погибли одновременно. И мама, и муж… А сын умер на моих руках. Я их всех откопала, с двумя перебитыми ногами – тогда я этого не чувствовала… Не знаю, как я ворочала эти балки. У дома снесло крышу. Когда я поняла, что они погибли, то позвонила своей куме… Понимаете, город разделен речкой на две части, и немцы… Тьфу, рашисты… Не могли перейти реку, потому что мосты были взорваны… В общем, ее муж из Киева поехал меня вытаскивать, но его не пропустили. А потом и в их дом попала фосфорная бомба, за 15 минут дом весь выгорел. Это я потом уже узнала.
Я понимаю, что у меня что-то с ногами: кровь, все. А уже темень, снаряды летают… Над головой созвездие Ориона, самое красивое в северном полушарии. Огромные звезды и мороз минус 10.
Я тоже попала в завал, но смогла вылезти, а потом вытащила ребенка – он был еще живой. А когда он умер, начала откапывать и маму, и мужа, искала собаку, но так ее и не нашла. Я их откопала, пыталась реанимировать, но быстро поняла, что пульса нет, сердце не бьется… В общем, я интуитивно нашла слепой угол в спальне, нашла куртку ребенка, надела ее, залезла под кучу одеял, нашла воду, какие-то витаминки и тревожный рюкзачок сына, там какие-то тоненькие колбаски… И каждые два часа – три глотка воды, раз в день – кусочек колбасы. Так я пролежала восемь дней. На пороге мои родные, круглые сутки бомбежка… Окна выбиты, холод.
В какой-то день было затишье, и я услышала голоса. Ходить я не могла, начала звать на помощь, и меня услышала соседка. Они залезли через окно и вытащили меня на одеяле. Затащили в подъезд соседнего дома, помыли, накормили, хотели спиртное влить, но я отказалась. И они говорят: нужен врач. Под бомбежкой нашли фельдшера, он приехал, тоже говорит, что нужен врач. А больница была уже разбитая… Они бомбили больницы, поликлиники и школы. У нас школа была – две мировые войны пережила, а эту нет. Фельдшер поехал в эту больницу на мотороллере, узнал, что там есть один врач… Нашли машину, погрузили меня и под бомбежками направили туда. И доктор, слава богу, он жив – сегодня узнала. Юрий Евгеньевич Кузнецов. Мне повезло, что он травматолог. Он меня по живому зашил, потому что анестезии не было. Сказал: не вздумай терять сознание, мне тебя реанимировать нечем. Положили в подвал, и 25 дней я лежала в подвале в больнице.
Там было много диабетиков, было много людей с легочными болезнями – подвалы, холод, сырость… Лежишь в подвале, свет от генератора, солярку для которого каждое утро ищут волонтеры. Нам постарались организовать трехразовое питание – там была женщина, ухаживавшая за своей бабушкой. Она повар по профессии. Мне повезло, что я попала в больницу в числе первых, и там были лекарства, была гуманитарка. Меня прокололи по полной программе, чем спасли мне ногу. Капельницу приходилось греть на себе, чтобы не замерзла. Каждый день приходили люди: переломы, осколки. Кузнецов их буквально складывал.
Когда мне уже ничего не делали, только перевязки, я ему говорю: "Юрий Евгеньевич, может меня куда-то?" А он мне: "Куда ты пойдешь? В такой же подвал? Так здесь я тебя хотя бы три раза покормлю, перевязку сделаю. А там кто это сделает?" Я еще не знала, что ноги переломаны. Он мне наложил лангет на более страшную ногу. Света ж нет, ни рентгена, ни CТ не сделать. И там очень тяжелые больные лежали. Все время ж прилетало. Был молодой мужчина, весь переломанный. Его отец погиб, а за ним ухаживала жена.
Мое горе – это капля в море. Там был соседский мальчишка, он мне сказал: "Теть Ир, не переживайте, я похороню ваших". А они там так и лежали, я и скорую вызывала, и МЧС – никому дела нет. А люди хоронили в огородах, на клумбах, где могли. Когда были периоды затишья, начали на кладбище хоронить, так эти сволочи увидели копошение на горе и начали с вертолетов расстреливать кладбище.
В конце марта пришли русские. Перед этим зашел доктор и сказал, что когда они придут, нужно вести себя спокойно. Ему вообще нужно памятник при жизни поставить и Героя Украины дать. Он никому не отказывал в ночевке, кормежке. Там же много домов было разбомбленных, и куда человеку идти ночью… Пришли русские, хорошо экипированные, с рацией. Сказали, что у них есть доктор, начали предлагать лекарства. Они даже документы не смотрели, только у мужчин фамилию имя отчество переписали.
Сказали, что у них есть госпиталь за речкой, самых тяжелораненых забрали, но госпиталя никакого там не было – их сразу в Россию в Белгородскую область. Может, картинку сняли, а куда они делись, никто ничего не знает. Предлагали и другим поехать, но я сказала: нет. Вели себя, правда, очень корректно, автоматы были опущены – ничего не могу сказать. А потом зашли "лугандоны": ЛНР с ДНР. Мало того, что они были одеты… Идет снег, а они в сандалиях с носками, какие-то каски Второй Мировой войны, непонятная одежда – бомжи какие-то. Один поднимает одеяло и начинает автоматом водить по лангете на ноге, а палец на спусковом крючке. Думаю: сейчас выстрелит. Тут подбежал доктор, говорит: "Это женщина, у нее Ахилла нет".
В общем, лежала я 25 дней. Перевязки все меньше и меньше, уже нет мазей, уже нет перекиси, а людей все больше и больше. И тут вмешался случай. Приехал к нам в больницу мужчина, который искал свою жену. Ему показали меня. Он возвращается в свое село и рассказывает родственникам. А в это время там сидят наши с мамой приятельницы и нас всех оплакивают – им сказали, что вся семья погибла. И он говорит: "Так я эту фамилию слышал". Тетя Рая спрашивает: "Она в очках?" "В очках". А самое страшное, у всех очки остались целы, мы все очкарики. И они понимают, что это я. На следующий день она посылает своего сына, тот приезжает и говорит: "Тетя Ира, я вас вытяну".
Это было в ночь с 6 на 7 апреля. Бомбежка была очень сильная – одни стреляют по окрестным деревням, другие по понтонному мосту, который русские пытаются навести рядом с больницей… Все ходуном ходит. И вот приезжает этот Руслан… Там был восстановленный пешеходный мост, с настилом из досок, и он с ДНР-вцами договорился, я так понимаю, за самогон, чтобы меня пропустили. Там проверяли сумки, телефоны, всем сказали почистить телефоны, чтобы никаких фотографий не было. Люди чистили и плакали – это ж фотографии детей, событий. В итоге меня на товарной тележке перетащили на ту сторону и под бомбежкой, по горящему лесу.
Сели в машину, так бедный этот водитель. Там были блокпосты каждые 50 метров, ДНР-вцы, все перерывали. Посмотрели на меня, окровавленную, всю в синяках. Проехали через них, через последний, русский КПП, привезли в это село. Там меня перевязали, в первый раз помыли, покормили, положили в теплую чистую постель. Вокруг весна, воздух такой… А на следующий день русские подошли к селу, начали бомбить. Донец разлился, и там был только деревянный подвесной мостик без перил, ребята-волонтеры переправляли по нему гуманитарную помощь. И Руслан мне говорит: "Мы вас по нему вытащим". Он залез на какую-то гору, позвонил моей подруге Яне в Днепр, та говорит: "Я ее в любом виде приму". И опять – лесными тропами нас привезли к этому мостику и четверо пацанов 20-летних меня на коляске перетащили. Говорят: "Вы не бойтесь, кстати, плавать умеете?" А там бурлящий Донец, у меня лангет, мне только плавать…
После моста сразу всем сказали залечь под деревья – там дроны летали. Детям сказали накрыть яркие курточки, чтобы не было видно. Мы часа два ждали, пока волонтеры приедут, они тоже пережидали бомбежку. Приехали – нас быстро раскидали по машинам, и мы пролесками поехали. Над нами русские самолеты, дроны… Интересно, что волонтерами были люди из хора местной епархии. Они рассказали, что пытались договориться с русскими, и Зеленский, и на международном уровне, чтобы в Изюм доставляли гуманитарную помощь, чтобы дали вывезти раненых, но все бесполезно. Изюм был полностью отрезан, как Мариуполь. Поначалу у местных получалось выходить через какие-то тропы, но потом нашлись люди, которые о них рассказали, тропы начали перекрывать.
Приехали в Днепр, подруга меня встретила. Как увидела, говорю: "Только не плачь". Сразу поехали в больницу Мечникова. Куча раненых: военных, гражданских. В приемном покое спрашивают: "Откуда женщина?" Я говорю: "С Изюма". Наступает мертвая тишина… И без всякой очереди меня в перевязочную, начинают вязать, мыть, делать гипс, рентген сломанной ноги. Что и вторая сломана, только в Израиле обнаружили. Они предложили меня положить, но я решила, что буду жить у подруги и ездить на перевязки. Моя подруга обо мне очень заботилась, организовала день рождения, подарила любимые тюльпаны, у меня стал нормальный цвет лица, я начала ходить, решила постричься.
Теперь пора рассказать, как я оказалась в Израиле. У меня есть две двоюродные сестры по отцу, одна живет в России, вторая – в Торонто. Когда это все случилось, и еще была связь, я ей позвонила, рассказала, почем в стране рубероид. Она такая: "Подожди, еще три дня и вас освободят". Ну, я ей и рассказала, что меня освободили от мамы, от мужа, от сына, и от любимой собаки, от дома, от прошлого, от будущего, от здоровья. Я перестала с ней общаться.
Но ее сестра Оля узнала, что меня ищут. Она связалась с еврейской общиной Торонто, та – с еврейской общиной Днепра. Позвонил мне представитель общины Игорь. А у меня из документов только украинский паспорт, все остальное завалило. Были полностью оригиналы документов – мы подумывали об Израиле. Но знаете, мы там жили хорошо, была машина, дом, у ребенка квартира в Харькове. Я пахала как Папа Карло, но мы могли и за границу поехать. Так что не думаешь…
На мое счастье, и я, и папа родились в Днепропетровской области. И когда мне позвонило переехавшее в Харьков начальство, спросило, чем помочь, я попросила помочь восстановить документы. Они связались с Управлением юстиции Днепра, и мне за день сделали все выписки – ведь документы в электронном виде есть. Потом мы обратились в местный Сохнут, но они как-то не очень отреагировали. Тогда Игорь связал меня с Сохнутом Кривого рога. И там мне организовали медицинскую эвакуацию. Отправили документы в Варшаву, но тут Песах, неделю не было консула. Но потом звонит Игорь: "Готовься, завтра утром едем в Варшаву".
Приехала скорая и в сопровождении медсестры израильской Муси доехали до границы, перевезли меня на кресле через границу, в общем сутки – и я в Варшаве. Меня там встретил Сохнут, дали сопровождающего, коляску. Это была пятница, в понедельник я встретилась с консулом, а уже в среду 11 мая я вылетела в Израиль в сопровождении опекавших меня волонтеров – мы с ними общаемся и сейчас. Так я оказалась в Израиле. Хожу по врачам, зажила нога уже, начинает со мной работать физиотерапевт. Здесь уже обнаружили и осколок во второй ноге, и то, что было два перелома… Но, слава богу, операцию на костях делать не надо Ходить буду.
Вы знаете, я с кем ни говорю из земляков – все хотят вернуться, руками разгребать, отстраивать город. И все очень постарели, прямо сдали. Там ведь газа нет, сейчас стали давать воду, но пить не нельзя – техническая. Колодцы все вычерпали. Люди брали воду с Донца, по которому плавали трупы. Это гуманитарная катастрофа. Туда допускают только российские грузы. Все школы разбомблены. В музыкальной школе уцелел один угол – так они в нем сняли репортаж про то, как школа открылась.
Еще когда я лежала в больнице, они вызвали доктора, приказали разобрать первый этаж и перенести туда больных. Им нужна была картинка. Он говорит: "Я людей спас от осколков, а теперь мне их снова под осколки класть?" Кума моя рассказывает: ее коллега вырвалась и говорит, что если бы не видела, никогда б не поверила: подъезжает "Град", дает выстрел по Славянску, и минут через десять – по Изюму. А потом выдали за украинский обстрел, говорят: "нацисты". Вообще, ощущение, что они повторяют путь немцев. Где немцы переправлялись, там и они.
Каждый реагирует на это по-своему. Кто-то сжимает зубы и живет дальше, кто-то замыкается в себе. Но самое страшное – я даже не знаю, где мои похоронены. Особенно много об этом думаешь здесь, когда вокруг тишина, поют птицы. Я ведь не помнила момент взрыва, а здесь мне его из подсознания вытащило, просыпаюсь от дикой боли в ноге. И если поначалу я думала, что туда вернусь, то теперь понимаю, что нужно устраивать жизнь здесь. Туда не к кому ехать. Двоюродная сестра зовет в Россию. Но как можно поехать к тем, кто убил всё во мне? Это предать всех. Надо выживать.
Учу язык".
