Елизавета Боярская: "Я хочу любить, а не причинять любовь". Спектакль "1926" вскоре в Израиле
С 13 по 18 февраля в шести городах Израиля пройдут представления мультимедийного музыкального спектакля "1926", сюжет которого – перипетии одного из величайших платонических романов XX века, любовные отношения Марины Цветаевой и Бориса Пастернака, в течение четырнадцати лет общавшихся друг с другом посредством писем. В главных ролях - Анатолий Белый и Елизавета Боярская, рассказывающая в этом интервью Лена Лагутиной о спектакле, поэзии и о себе.
- Приобрести билеты на спектакль "1926"
Все эти прекрасные новомодные слова, описывающие эту постановку – "видео-мaппинг", "мультмедийный" спектакль - как они сочетаются с поэзией Цветаевой и Пастернака?
Думаю, что шансов привлечь к поэзии, в особенности молодого зрителя, без этого гораздо меньше. Безусловно, есть любители, знатоки, настоящие почитатели поэзии, которые в этом не нуждаются, но в целом гораздо привлекательнее звучит со сцены современный язык, который будет доступен, интересен и понятен. Ведь письма Пастернака и Цветаевой очень сложные, наполненные, витиеватые. Нужно быть подготовленным человеком, чтобы воспринимать этот язык. Все вокруг так обустроено в этом спектакле, чтобы максимально раскрыть все слои смысла, которые в него вложены. Мы не взяли подряд все письма, всю переписку, но Алла Дамскер - наш драматург - собрала, составила из них пьесу, соткала драматургическую канву. А фрагменты из поэмы "Крысолов" обрамляют эти письма и рассказывают об эпохе, в которой жили два великих поэта. Мультимедийное пространство, 3D-маппинг и замечательная музыка от Баха до Бартока - все это делает наш спектакль понятным и интересным и для тех, кто знает хорошо эту поэзию и музыку, и также для тех, кто совсем не подготовлен: но им есть за чем следить, им явно также будет интересно.
Поэзия с точки зрения коммерческой никогда не было ходовым товаром, но, кажется, в нынешнее время ее особенно тяжело "продавать". Вы, Лиза - молоды. Какие у вас отношения с поэзией?
Честно говоря, я была с поэзией всегда "на вы", проза всегда была мне ближе, даже начиная с того факта, что прозу я гораздо легче запоминаю. Для меня запомнить огромный кусок толстовского текста, или текста Достоевского гораздо легче, чем выучить две строфы в рифму. Не могу объяснить, почему, но так было всегда, с института. Поэтому я поэзии немного всегда опасалась, зная, что это совсем не мой конек. Но меня немного "расслабил" в этом смысле профессор Валерий Николаевич Галендеев, наш педагог по актерскому мастерству, по сценической речи, который все пять лет мне преподавал. Он - режиссер Малого Драматического Театра и художественный руководитель этого проекта. Для меня он не просто педагог, а учитель - и в профессии, и в жизни. У нас с ним особые отношения. Валерий Николаевич посеял во мне веру, что я все-таки могу заниматься стихами. К примеру, Анатолий Белый, мой партнер в "1926", может в любой ситуации, в любое время процитировать любого автора, он наполнен стихами сверху донизу, он ими пронизан, он прекрасно знает всех поэтов Серебряного века, поэтов-шестидесятников, военную поэзию, огромное количество стихов… Я, к сожалению, таким совсем не могу похвастаться. Не то, чтоб я их не учила, но, как я уже сказала, я их не помню. Даже не помню стихи, которые декламировала на вступительных экзаменах. Помню, что Ахматову, но что, не помню. Но в "1926" мне было легче, потому что здесь стихи – это ткань спектакля.
Что касается моды на поэзию, то сейчас, мне кажется, самым модным стилем являются рэп-баттлы, и, хотя я не являюсь поклонницей этого жанра, но бывают очень умные, социально значимые тексты у авторов этого жанра, совсем не пустозвонство. Я не раз отмечала некоторые очень умные, острые тексты, талантливых авторов.
Лиза, как случилось, когда произошел этот момент: вот к актрисе Елизавете Боярской пришли и предложили роль Марины Цветаевой, когда этот спектакль был еще даже не на бумаге, а где-то в воздухе. Стихи, Цветаева, Пастернак, переписка, еще не сотканная материя спектакля… Как случилось, что вы согласились на участие в этом проекте?
Как-то все сошлось. Я как раз в тот момент находилась в поиске своего спектакля, небольшого, быть может, даже моноспектакля. Со всех сторон поступало очень много предложений – выступить в одном городе, в другом, с творческим вечером, стихи почитать… И я подумала, что у каждой актрисы должно быть что-то свое, чтобы можно было стоять на сцене и час-полтора говорить с публикой о чем-то серьезном, интересном и содержательном, а не просто травить байки и смешные истории со съемочной площадки.
Я была в поиске такого материала, а Валерий Николаевич тогда уже обратил внимание на переписку Цветаевой и Пастернака. А Слава Зильберборд, наш продюсер, как раз искал новый проект после того, как создал прекрасный проект "Неизвестный друг" с Ксенией Раппопорт и Полиной Осетинской. И вот мы все трое в наших чаяниях сошлись, к нам присоединилась замечательная Алла Дамскер, которая стала и драматургом, и режиссером спектакля "1926", и вся история закрутилась, возникла в нашей жизни, когда все мы ее очень желали. Потом к нам присоединился и Анатолий Белый, мы как раз снимались с ним вместе в Петербурге в сериале "Ворона". И у меня сразу не было никаких сомнений по его поводу, потому что мы очень с ним сошлись по-партнерски и по-человечески, и на съемочной площадке я слышала от него такое количество стихов, что поняла - вот же он, Борис Леонидович во плоти. Это то, чем он горит, чем он болеет, это то, что ему интересно. Все было за то, чтобы Толя к нам присоединился, и так оно и случилось.
Вы так тепло говорите о своих коллегах… Но продолжим беседу о вас. Как изменились ваши собственные отношения с Цветаевой за время этого проекта? Уверена, они не могли не измениться – со времени начала работы над спектаклем и до сегодняшнего дня, до премьеры, хотя он еще совсем маленький, новорожденный, даже моложе вашего полуторамесячного сына.
Для меня Цветаева так и осталась планетой, которая находится отдельно от всего остального поэтического мира - неизведанная планета со своей темной стороной, со своими кратерами, впадинами, неровностями, которые невозможно понять до конца, потому что Цветаева - это огромное явление. Но, кажется, нам удалось на эту планету приземлиться и попробовать все это примерить, додумать, почувствовать, чтобы оно стало хотя бы немножко своим, а не абстрактно-чужим. У меня не было задачи создать стопроцентное сходство, полностью перевоплотиться в Цветаеву. "1926" - это наш взгляд, мой взгляд на Цветаеву, взгляд Анатолия Белого на Пастернака, взгляд режиссера на их взаимоотношения. Мы прикасаемся к этому. Другое дело, что в этих письмах столько чувств, противоречивости, безудержности, страсти, бескомпромиссности – натура Цветаевой "вскрывается" в письмах даже больше, чем в поэзии. Поэзия - это гениальность, сверхъестественность Цветаевой, а письма больше говорят о ней, как о женщине и о человеке. Было очень интересно попробовать, примерить эти разрозненные, разодранные состояния, в которых она постоянно находилась, и постараться это постичь.
Прикоснулись, поразмышляли, и теперь об этом говорим. Но сказать, что эта планета открыта и полностью исследована, нет, конечно. Да мне кажется, это вообще невозможно – слишком велик талант Цветаевой, слишком глубока ее натура.
Не бывало вам иногда, в процессе работы, страшно? Все-таки Цветаева, когда думаешь или читаешь о ней и ее стихи, зная о невероятно трагических обстоятельствах ее жизни и смерти, может вызывать трепет и холод. Тем более для актрисы, которая, как бы то ни было, в нее пробует перевоплотиться.
Нет, я как раз в этом смысле совсем не суеверна. Я отношусь к этому совершенно по-актерски, без каких-либо личных сравнений и аналогий. Сказать, что я прихожу домой, и во мне еще "бьется" Марина, не могу. Закончился спектакль, сняты костюм и парик - и я еду домой, кормлю ребенка…
Работа над спектаклем для вас совпала с беременностью и рождением сына. Как вы справляетесь? Ведь это очень трудно и физически, и эмоционально.
История действительно, супернасыщенная и эмоциональная. Помогло то, что к моменту, когда мне было уже тяжело физически, основная работа над спектаклем была завершена – мы его уже сочинили, а потом уже, что называется, доводили до лоска. Что касается физического самочувствия, то сцена имеет магическое свойство: когда ты на нее выходишь, то не замечаешь никакого своего состояния – ни беременности, ни температуры, ни зубной, ни головной боли – на сцене все проходит. Беременность, конечно, не проходит, но ты ее не замечаешь. Только потом уже вспоминаешь – "ой, совсем забыла"!
Мы перенесли немного дату премьеры, поскольку я как раз родила Гришу, и через некоторое время вернулась к репетициям уже практически готового спектакля.
Отношения с сыном, которые у Цветаевой тоже были особенные, вы каким-то образом экстраполировали на своих детей – у вас ведь есть еще старший сын?
Наверное, все-таки, нет. У Марины Ивановны во всем, что касается чувств, не было никакой меры - ни в отношении ее к детям, ни в отношении к мужчинам, к мужу… А я гораздо более спокойный, уступчивый и дипломатичный человек. Я хочу любить, а не причинять любовь – это совершенно разные вещи.
"Причинять любовь" - очень тяжелая ноша для того, на кого она направлена.
Слушаю вас, Лиза, и думаю о том, о чем, наверное, многие бы подумали на моем месте – "спокойный тихий человек", и это у такого отца, артиста взрывного, невероятно эмоционального, причем с эмоциями, брызжущими наружу! Возвращаясь к вашим словам о вашем менторе Валерии Галендееве, - а ваши родители являются для вас учителями в профессии?
Конечно, и являются, и являлись. Просто так получается, что мы работаем над очень разными материалами и в очень разных стилистиках. Но в целом – хороший артист он и есть хороший артист, в каком бы жанре ни работал, в каком бы режиссерском рисунке не существовал. Я всю жизнь наблюдаю степень ответственности, уровень погружения, отдачи и мастерства, и этим нельзя не заражаться, этому хочется все время учиться.
Были ли у вас варианты стать не актрисой, а кем-то другим? Я убеждена, что родители-актеры это совсем не обязательно залог выбора актерской профессии детьми. Эта профессия сама выбирает или не выбирает.
Да, я поначалу смотрела в сторону журналистики, и в 11-м классе даже ходила на подготовительные занятия на журфак, но в конце резко передумала.
А есть ли у вас актерская мечта, Лиза? Кого, к примеру, вам хотелось бы сыграть?
Медею.
Ого! Это говорит такой спокойный, тихий человек Лиза Боярская?! И вот она играет неистовую Цветаеву и мечтает сыграть такую роль, как Медея! Наверняка речь идет о какой-то сублимации.
Конечно. Разумеется. В этом нет сомнения. У меня все роли такие – сложных, страстных, противоречивых женщин. Тем легче быть в жизни спокойным человеком – когда есть куда " сбросить" свой внутренний темперамент, который, безусловно, существует, без вреда для окружающих транслировать этот темперамент со сцены.
Вы уже вернулись в театр, хотя Грише всего полтора месяца.
Я уже играю некоторые спектакли, но особенно важно мне было выпустить премьеру "1926", поэтому я приходила в театр с Гришей, оставляла его в гримерной, прибегала к нему, кормила, играла с ним и возвращалась на репетицию. Думаю, и дальше мы будем в таком ритме, потому что в конце весны мне предстоит выпуск "Братьев Карамазовых" в Малом Драматическом Театре в Петербурге, а это тоже очень большое полотно, которое требует времени и репетиций, но мальчик знал, на что шел, когда рождался в нашей семье. Я-то думаю, что дети выбирают своих родителей.
Возьмете ли вы Гришу на гастроли в Израиль?
Нет, но лишь потому, что в этих гастролях много городов – "1926" будет показан в шести городах вашей страны, много переездов. Так что пусть Гриша побудет дома, с папой.
Тяжело будет расставание и вам, и ему. Но такая уж судьба у актеров и актерских детей. А мы вас уже ждем.
Спасибо и до встречи!
Интервью взяла Лена Лагутина.
По материалам PR-агентства
